Появляться на улице с оживленным движением на машине, окно которой забрызгано кровью, с трупом на переднем сиденье, было бы верхом глупости. Или совершенно отвязанной наглости. Но ни то, ни другое Константину свойственно не было.

Шиндлера нужно было просто оставить в его тачке, и пусть дожидается, когда кто-нибудь обратит внимание на машину, стоящую в тихом месте. Может пройти немало времени, пока отыщется такой любопытный. А может быть, труп обнаружат через несколько минут, – например, пацанва, потрошащая машины, оставленные без присмотра. Но в этом случае они вряд ли побегут в милицию. Словом, некоторое время у Константина есть для того, чтобы спокойно покинуть это передвижное место действия последней драмы в жизни Саши Шиндлера.

Но сначала нужно было разобраться с девчонкой, а заодно объяснить ей ситуацию, если она сама ее еще не до конца поняла.

– Ты так и не сказала мне, как тебя зовут, – спросил он, повернувшись к девице, вновь забившейся в угол салона. – Впрочем, мне это и ни к чему знать. Сейчас ты пообещаешь мне, что навсегда забудешь последние полчаса своей жизни. Тогда я тебя отпущу.

Константин сделал небольшую паузу и посмотрел на девицу, но она сидела, не шевелясь. Ее плотно сжатые губы слегка подрагивали, и хорошо заметной мелкой дрожью тряслась левая коленка. Правая нога оставалась почему-то неподвижной.

– Если же ты хоть что-то еще помнишь, – продолжал Константин, – я оставлю тебя тут наедине с Сашей, и сидеть ты тут будешь до тех пор, пока кто-нибудь не позвонит в ментовку. Но на этом твои неприятности не закончатся, они только начнутся. Поскольку ты должна будешь объяснить, как оказалась заперта в машине с убитым только что бандитом. И попробуй доказать этим «пинкертонам», что это не ты его ухлопала. Из ревности, например. А потом сама себя заперла в машине с дорогим тебе покойником… Они ничего не поймут и будут держать тебя до тех пор, пока не придумают, как его…

Константин кивнул в сторону тела застреленного им Шиндлера.

– …убийство повесить на тебя. Какой вариант ты предпочитаешь?

Девица зачем-то закивала, готовая поклясться, что она сделает все так, как он говорит, хотя Константин ничего ей и не приказывал. Просто у нее от страха язык не шевелился. А сидеть с мертвым в залитой кровью машине и дожидаться появления ментов с их неизбежными вопросами – это было вообще что-то невообразимое, это был просто фильм ужасов!

– Вот и хорошо, – улыбнулся Константин. – Вот и чеши отсюда. И помни, что ты ничего не видела и не слышала. Из ресторана сразу пошла домой. Пешком. Как уезжал Шиндлер – не видела. И вообще ничего не помнишь, пьяная была.

Девица продолжала судорожно кивать. Видно было, что ей не терпится выскочить из машины. Она явно делала над собой усилия, чтобы не поворачивать голову в сторону окровавленной правой передней дверцы и приткнувшегося к ней шиндлеровского тела.

– Давай! – скомандовал ей Константин и открыл дверцу. – И не дай бог, придется встретиться!

Он смотрел с минуту, как выскочившая из машины девица, не разбирая дороги, бежит прямо по лужам от него в сторону. Она бежала босиком, размахивая зажатыми в руке босоножками. Никакого желания оглядываться у нее явно не было.

Константин спокойно выбрался из машины, закрыл ее на ключ, поднял воротник куртки – дождь накрапывал мелкий и нудный, словно осенью, хотя до нее было еще порядочно…

Странное чувство удовлетворения испытывал Константин. И вовсе не от того, что ему удалось убить Шиндлера. Настроение его заметно поднялось, наверное, от сознания того, что он отпустил попавшуюся под руку глупую девицу.

А ведь мог убить, да и нужно было бы убить, если уж руководствоваться здравым смыслом, хотя бы потому, что она оказалась ненужным свидетелем. Раньше он так и поступил бы, прислушавшись к внутреннему голосу, который требовал подстраховаться.

Константину тем более приятно было осознавать, что он поступил вопреки логике. Да и разве можно называть здравым рассуждение, толкающее на убийство ни в чем не виновного человека? Разве есть ее вина в том, что она оказалась рядом с Шиндлером в момент его смерти? Хотя, может быть, и есть…

Кажется, он поступил здраво, оставив ее в живых.

Константин выполнил первое условие. Теперь Серж был свободен от опеки криминального мира и мог самостоятельно раскручивать собственный проект. Любой, даже самый сумасшедший.

В принципе, он мог бы и не выполнять своего обязательства. Но не смог бы расстаться с Панфиловым, не получив от него обещанных денег. Где же найдется идиот, который пройдет мимо полумиллиона долларов и не нагнется, чтобы поднять эти деньги? Тем более что все, что требовалось от Сержа, – сделать Константину новое лицо, то есть работу, выполняя которую, Серж увлекался настолько, что забывал обо всем на свете, кроме одного – соперничества с господом богом.

Ефремов потребовал с Панфилова аванс на приобретение необходимого для операции оборудования и препаратов. Превращение Панфилова в другого человека должно было происходить в маленькой мастерской, которую Серж оборудовал в своей квартире. Константин должен был обрести новое лицо там же, где окончила свои дни Валька-Вакансия и родилась Долли-Шлягер.

Ефремов показал Жигану эскиз того, что у него должно было получиться. Константин остался доволен. В лице, которое взглянуло на него с листа бумаги, не было ничего общего с обликом Константина Панфилова. И это было для Константина самым главным. Никакие другие вопросы его не интересовали: например, длина носа или форма ушей. Лишь бы не было похоже на то, что было раньше. Его волновали не абстрактные эстетические проблемы, а вполне конкретные вопросы идентификации личности.

Операцию Серж делал под общим наркозом. Но вовсе не потому, что она была особенно болезненна. В принципе, можно было делать и под местным наркозом, а в крайнем случае – и вообще без наркоза. Не сильнее зубной боли, Константин вытерпел бы. Но Ефремову требовалась полная неподвижность материала.

Человека, над лицом которого он работал, Серж называл про себя не иначе как материалом. Приняв решение об операции и получив от клиента согласие, Серж относился к нему как к абсолютно лишенному собственной воли объекту, неодушевленному биологическому материалу, который требуется раскроить.

Любое движение пациента во время операции приводило его в бешенство, поскольку могло перечеркнуть результат тонкой и кропотливой работы. Заказчик ничего не должен видеть, слышать, чувствовать и думать во время операции, чтобы не мешать Сержу творить новое лицо. Творчество – это интимный акт, и художник должен быть в абсолютном одиночестве, творя свой шедевр, чтобы к его творческой воле не примешивалось ничье постороннее влияние. Только художник – наедине со своим творением.

Это как половой акт – много ли есть любителей трахаться на глазах у всех. Это дело только двоих – мужчины и женщины. Творчество – это еще более высокий уровень сосредоточенности и предельной откровенности человека перед самим собой.