Но средство исцеления было все-таки найдено. Им оказалось вкушение крови, истекавшей из высохшей руки брата Эвелина Десбриса, который погиб на горе Аида, сражаясь с демоном-драконом. Сегодня все шло к тому, чтобы причислить его к лику святых. Безумный монах, как его когда-то называли, всегда отличался человеколюбием и сострадательностью. Чрезмерной сострадательностью, как утверждали многие, включая и прежнего отца-настоятеля Далеберта Маркворта, которого Фио Бурэй считал своим наставником… Многое изменилось со времен правления Маркворта, и теперь каждый может открыто утверждать, что Эвелин в своих воззрениях был прав, а его приверженцы, боровшиеся за более человечное и великодушное отношение церкви к своей пастве, следовали Божьей воле, о чем красноречиво свидетельствовал дар Эвелина людям.

Новые воззрения не перечеркнули жизнь магистра Фио Бурэя, как случилось с самим Марквортом и его более фанатичными сторонниками, такими как магистр Де'Уннеро. Наоборот, со времени явления завета Эвелина положение Бурэя в ордене Абеля упрочилось. Отец-настоятель Агронгерр ныне находился в весьма преклонном возрасте, слабея не только телом, но и разумом. Магистрам из ближайшего окружения Агронгерра приходилось помогать ему буквально во всем, что касалось его обязанностей отца-настоятеля. А во главе этого окружения как раз и находился Фио Бурэй, который зачастую придавал речам и молитвам главы абеликанской церкви именно то направление, какое было выгодно самому Бурэю.

Несмотря на это, путь Бурэя к вершинам церковной власти не был ровным и гладким. Когда Хингас, временный настоятель Сент-Хонса, погиб на пути в Барбакан, куда он направлялся, чтобы вкусить крови завета Эвелина, Агронгерр предложил Бурэю возглавить монастырь в Урсале. Однако тот отказался; его помыслы были устремлены к более высокой цели, казавшейся ему достижимой, если он останется рядом с престарелым отцом-настоятелем. Именно этот пост был предметом всех его честолюбивых устремлений. За кончиной Агронгерра (неминуемой и скорой, как считал Бурэй) последуют выборы нового отца-настоятеля церкви Абеля. И эти выборы он считал своим единственным шансом.

Все складывалось исключительно удачно, как вдруг Агронгерр в один из редких моментов прояснения разума буквально ошеломил Бурэя и всех остальных присутствующих магистров. Отец-настоятель объявил, что не намерен называть своим преемником Фио Бурэя. Агронгерр вообще не назвал ни одного имени, а лишь выразил надежду, что выбор падет на аббата Хейни, возглавившего после него Сент-Бельфур в далеком Вангарде, хотя этот монах был чересчур молод и его едва ли могли избрать на такой пост.

— Видно, мне придется прожить еще с десяток лет, — тихим и слабым голосом произнес тогда Агронгерр, после чего сам рассмеялся над очевидной абсурдностью своих слов.

Столь недвусмысленное отрицание кандидатуры Бурэя всколыхнуло всех монахов Санта-Мир-Абель. Магистры, знавшие процедуру выборов и возможные последствия, не на шутку встревожились. Разумеется, никто из них не допускал, что избранным окажется «этот юнец» Хейни. Помимо Фио Бурэя единственным реальным претендентом оставался только настоятель Олин Жантиль, которого никто в Санта-Мир-Абель не желал видеть главой абеликанской церкви.

И действительно, способными противостоять Олину во всем ордене были только Фио Бурэй и, возможно, настоятель Сент-Прешес Браумин Херд. Однако при рассмотрении его кандидатуры возникало то же препятствие, что и в случае с Хейни. Настоятелю Сент-Прешес, как и многим из новой плеяды аббатов и магистров абеликанского ордена, недоставало опыта, чтобы заручиться поддержкой своих более зрелых и искушенных собратьев, включая и тех, кто вовсе не симпатизировал настоятелю Олину.

Обеспокоенный этими соображениями, Фио Бурэй прибыл нынешней весной в Палмарис, чтобы затем отправиться в Кертинеллу на освящение часовни Эвелина. Кроме того, Бурэй рассчитывал потолковать с глазу на глаз с настоятелем Браумином и его ближайшими друзьями, дабы склонить их на свою сторону и обеспечить определенное число голосов, отданных за него.

Сойдя с парома, переправившего его через Мазур-Делавал, Фио Бурэй всем обликом своим являл впечатляющее зрелище: узкое лицо с орлиным носом, аккуратно подстриженные серебристо-серые волосы, застегнутая на все пуговицы темно-коричневая сутана, пустой левый рукав которой был засунут за пояс — в молодости Бурэй, работая в каменоломнях Санта-Мир-Абель, потерял руку. Когда он шествовал по оживленной палмарисской гавани, резвящиеся дети спешили убраться прочь с дороги, однако сам Бурэй воспринимал это исключительно как проявление должного уважения. Уважение со стороны других людей, вне зависимости от их возраста, всегда было для него предпочтительнее дружбы.

Фио Бурэя сопровождали шестеро молодых монахов. Они шли в две шеренги, почтительно держась на расстоянии трех шагов от магистра. Пока вся процессия добралась до Сент-Прешес, Бурэй успел вдоволь наслушаться обрывков уличных сплетен, и все они касались ухаживаний короля Дануба Брока Урсальского за баронессой Палмариса Джилсепони Виндон.

Однорукий магистр предусмотрительно прятал улыбку. Он провел немало времени в напряженных раздумьях, пытаясь сообразить, как бы извлечь для себя выгоду из этого. Джилсепони пользовалась уважением нынешней церкви, и Бурэй знал о ее дружбе с настоятелем Браумином. Если она займет место на троне, пойдет ли это на пользу его замыслам? А может, попытаться сделать так, чтобы она заняла другой, не менее важный пост?

Да, Фио Бурэю было трудно скрыть улыбку.

Король Дануб считался опытным наездником. Он пустил свою лошадь наперерез Джилсепони, скакавшей на Грейстоуне.

Джилсепони резко натянула поводья; ее конь взбрыкнул, почти встав на дыбы, и издал недовольное ржание. Всадница тоже была не прочь высказать свое недовольство, но смех Дануба развеял ее досаду.

— И ты пыталась убедить меня сесть на эту черепаху, уверяя, что он лучше моего скакуна? — насмешливо спросил король, пришпорив жеребца.

Лошадь Дануба опустила голову, прижала уши и понеслась по широкому полю, которое начиналось сразу за Чейзвинд Мэнор.

Застигнутая врасплох поступком короля и его настроением, Джилсепони даже не нашла, что ответить Данубу. Она пробормотала что-то невразумительное, но приняла вызов, пришпорив Грейстоуна.

Ее серый белогривый конь встрепенулся. Прежде Грейстоун был любимой верховой лошадью барона Рошфора Бильдборо, и не без основания. Сейчас Грейстоуну было уже более двадцати лет, но бег его по-прежнему сохранял резвость. Благородный скакун вытянул свою изящную, но крепкую шею и рванулся вслед за жеребцом Дануба, с каждым прыжком сокращая расстояние между ними.

— Значит, я пыталась его убедить… — повторила Джилсепони слова короля и воскликнула, обратившись к Грейстоуну: — Давай-ка покажем ему!

Тот не подвел хозяйку и быстро нагнал серого в яблоках жеребца короля, сделав это без особого напряжения, — ведь его всадница была на добрую сотню фунтов легче, чем Дануб!

А каким неоспоримым изяществом отличались лошадь и всадница, настолько гармонично дополнявшие друг друга, что казались единым целым. Как плавно и грациозно неслись они по полю! Грейстоун оставил позади не только королевского коня. Где-то вдалеке осталась и досада Джилсепони. Дануб озорно улыбался, всем своим видом показывая, что хотел просто подразнить ее. Когда она подумала об этом, то поняла: внезапно бросившись наперерез, король таким образом выразил свое восхищение ее искусством ездить верхом. Дануб доверял ее умению и чутью и даже не подумал уберечь от возможной опасности, что частенько пытались сделать другие.