Еще раз толкнув дверь, Костыль убедился, что она закрыта надежно, по всей видимости, на крепкую щеколду. Чувствовалось, что гостей здесь не ждут, и вообще, похоже, они тут не в чести. Оно и понятно – монастырь живет по своему уставу и пришлых не очень-то приваживают, дабы не вводить чернецов в искушение.

– Может, не слышат? Постучаться нужно, – нетерпеливо посоветовал Резаный.

Помедлив, Паша Фомичев ухватился за металлическое кольцо, прикрепленное к двери, и негромко постучал.

Затаился монастырь, будто ожидал дурного, а потом небольшое окошечко приоткрылось, и в нем показалась благообразная физиономия с темно-русой бородой, в самой середине которой обнаруживались редкие белые пропалины. Глаза у монаха были спокойные, чуть печальные, именно такие очи любят писать богомазы на своих иконах.

– Что вам надо, добрые люди?

Не вопрос, а сплошное смирение. И только прислушавшись, можно было уловить раздраженные нотки.

– Отец, мы геологи, – начал Паша Фомичев необычайно бодро, – маршрут у нас мимо вашего монастыря проходит. Точку тут неподалеку ставили. Под дождь попали, – виновато показал он на свои ноги, – хотелось бы немного отогреться, отец.

В глазах монаха ничего не отразилось – одна безмятежность. Пауза показалась утомительной, где-то даже настораживающей, а потом сдержанный монашеский басок ненавязчиво заметил:

– Где же вы дождь-то нашли, господа хорошие? Гляньте-ка на небо, на нем уже трое суток тучек не было.

Паша Фомичев смущенно улыбнулся:

– Здесь нет, а там… – неопределенно махнул он на север, – уже в пяти километрах хлестал как оглашенный…

– Пожалте, господа, – шаркнула по металлу задвижка, и дверь, тяжелая, обитая кованым железом, на удивление мягко отворилась. – Правда, у нас тут не гостиница, развлечений не обещаю, но отогреться и обсушиться можете. А если голодны, можем и краюху хлеба с молоком подать. А иного у нас не заведено, да и не надобно нам…

– И на том спасибо, отец, – перешагнул порог Костыль, поглядывая по сторонам.

Следом, брякнув прикладом карабина о косяк, вошел на монастырский двор Артур Резаный.

Брови монаха переломились в дугу, и он, не повышая голоса, лишь добавив к нему еще одну, неслышную прежде нотку – сердитую, чуть с укоризной, – проговорил:

– Только бы вы, добрые люди, ружьишко-то свое оставили. Все-таки в храм божий заходите, а он не переносит чертового дыхания.

– Не ружье это, отец, а самый настоящий карабин, – бодро отозвался Резаный. – Зря волнуешься, в нем ведь и патронов-то нет. А потом, где же мы его оставим, за стенами монастыря, что ли? У калиточки у самой? А если его кто-нибудь подберет? Неприятность для нас большая может выйти. И потом, для чего нам карабин-то дается? Чтобы карты охранять секретные, – внушительно постучал он по груди, где, по его разумению, в широких карманах должны были прятаться документы. – За них ведь особый спрос. Места здесь неспокойные, сам знаешь, беглый люд встречается, вот и воспользоваться могут. Так что карабин я никак не оставлю.

– Дело ваше, – не без труда согласился старик, – а только мы ведь покой любим, люди добрые, вы бы не очень шумели.

– Не беспокойся, отец, – убежденно заверил его Костыль и зашагал следом за монахом, – все будет в полном порядке. Я у тебя вот что хотел спросить, здесь у вас один монах проживает, один мой хороший знакомый, отец Герасим. Не знаешь, как его найти?

Монах остановился и с любопытством посмотрел на Фомичева.

– Отчего же не знать, знаю! Только для какой надобности он вам сдался?

Лицо Костыля растянулось в простоватой улыбке. Его невозможно было заподозрить в чем-то крамольном.

– Мы, отец, по личному делу.

Выражение лица у монаха оставалось прежним. Глаза неподвижные, большие, чуть ввалившиеся, вот только искорка, прятавшаяся в зрачке, неожиданно вспыхнула интересом.

– Здесь нет личных дел, – и через паузу добавил, скользнув по рукам Костыля, черным от многочисленных наколок, – добрые люди. Здесь все дела божьи.

Старик не торопился вести гостей дальше и застыл в центре двора неприкаянным перстом, с высоты своего роста посматривая на Костыля. Его невозможно было ни обойти, ни перешагнуть – очевидно, старик знал об этом, если только не опрокинуть его навзничь и не зашагать по бездыханному телу.

– Старик, ты меня начинаешь раздражать, – не убирая улыбки с лица, проговорил Паша Фомичев. В его голосе послышались угрожающие нотки. – Ты что – главный здесь?

– Возможно. Я игумен монастыря, отец Гурьян, дети мои, – без всякой интонации проговорил старик.

– Послушай, отец Гурьян, нам нужно повидать Герасима. Наверное, ты уже догадался, что мы здесь не случайные гости. И сюда мы отпехали не для того, чтобы сушить ноги. Нам нужен Герасим. Или по-другому – Святой.

– Дети мои, мне бы не хотелось докучать вам своими наставлениями, но я хочу напомнить, что вы пришли в божий храм, который живет по своим законам. А потом… были уже у него не так давно гости. И после этого он здорово изменился. Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из моей братии терял покой. Вот что я вам скажу, добрые люди, видно, я обознался и принял вас за других, а теперь ступайте себе с богом. Ступайте! – шагнул старик чуть вперед, оттеснив Фомичева.

Улыбка с лица Костыля исчезла.

– Батя, ты, видно, не представляешь, кого ты впустил… И мы уже начинаем терять терпение. Хочу заметить, я очень не люблю тех людей, которые вынуждают меня идти на крайние меры. Ответь мне по-хорошему, где Герасим?

– Его здесь нет.

– Извини, отец, мы должны посмотреть сами. Хоть ты и божий человек, но я уже давно никому не верю, – слегка задев локтем игумена, Фомичев направился в сторону келий.

– Лукьян!.. Остап!.. – негромко позвал старик.

И тотчас, загораживая проход в кельи, из дверей вышли два монаха и уверенно зашагали в сторону гостей. Плечистые, огромные, с толстыми шеями и мускулистыми руками, всем своим видом они показывали, что монастырский хлебушек идет им впрок. Молчаливо, как это обучены делать только волкодавы, натасканные рвать любого ослушавшегося, они обходили Костыля с обеих сторон. Еще мгновение, и чернецы, скрутив охальнику руки, с позором выставят его за ворота.

Костыль рывком извлек пистолет из кармана и, не целясь, дважды выстрелил.

– А теперь еще раз спрашиваю, – спокойно, не повышая голоса, проговорил он, наблюдая за тем, как оба чернеца, согнувшись пополам, повалились, задыхаясь. – Меня интересует только Герасим. И ради бога, отец Гурьян, не надо больше звать никого на помощь, у меня патронов хватит на всю братию.

– Господи! Да что же это делается! – выскочил из собора щупленький чернец, ряса, явно не по размеру, просторно висела на нем. – За что людей-то сгубил! Да они же люди божьи! Они же никому плохого никогда не делали! Мухи не обидели! – причитал чернец, подскочив к Фомичеву.