Старый король сидел в инвалидном кресле. На нем был просторный синий халат. На лице лежала печать многолетних тревог и забот.

— Садись, — распорядился отец и указал на свое любимое старое кресло.

Однако Тони не торопился исполнить приказание. Энрике тяжело вздохнул и что-то прошептал по-испански.

— Садись же, — продолжал он на родном языке. — Нам надо поговорить, сын мой.

Тони не мог не признать, что его взволновало состояние здоровья отца. Болезнь старика, возможно, не заставила бы его вернуться домой, но теперь он не мог не заметить бледность и худобу Энрике.

— Насколько серьезно ты болен? — спросил Тони по-испански. С тех пор как они покинули Сан-Ринальдо, он говорил на двух языках. — И пожалуйста, не старайся подсластить пилюлю. Я имею право знать правду.

— Ты узнал бы ее раньше, если бы вернулся, когда я тебя просил об этом.

Отец никогда в жизни никого ни о чем не просил. Упрямый старик скорее умер бы в одиночестве. С другой стороны, Антонио упорно игнорировал призывы вернуться на остров.

— Теперь я здесь.

— Ты и твои братья нажили неприятности на наши головы.

Вечное «как я и предупреждал», естественно, подразумевалось.

— Есть у тебя какие-нибудь идеи о том, как информация могла просочиться? — спросил Энрике. — Как эта репортерша опознала Дуарте?

— Пока непонятно, но мои люди продолжают заниматься этим делом.

— Я не сомневался, что рано или поздно нас выдашь ты, — сухо бросил отец. — Ты всегда был самым безрассудным. Однако ты повел себя решительно и мудро. Позаботился о тех, кто тебе дорог. Молодец.

— Я больше не нуждаюсь в твоем одобрении, но благодарен за помощь.

— Честно сказано. Не сомневаюсь, что ты не принял бы мою помощь, если бы речь не шла о Шеннон Кроуфорд. Мне хочется, чтобы хотя бы один из моих сыновей женился прежде, чем я умру.

Тони вздрогнул:

— Тебе так плохо?

Воцарилось молчание. Отец дышал все тяжелее.

— Может быть, позвать медсестру?

Или секретаршу? Тони не понимал, что делает здесь Элис Рейес де ла Кортес. Она явно отличалась от уроженцев Сан-Ринальдо, которых Энрике обычно брал к себе на службу.

— Возможно, я стар и болен, но я не нуждаюсь в том, чтобы меня укладывали в постель как младенца, — заявил старик, гордо подняв подбородок.

— Я приехал не для того, чтобы ссориться с тобой.

— Конечно нет. Ты приехал, потому что тебе понадобилась моя помощь.

Тони был уверен, что отец не даст ему это забыть. Они и раньше плохо ладили. Похоже, тут ничего не изменилось. Он встал:

— Если это все, я пойду.

— Подожди. — Энрике потер пальцем золотые карманные часы. — Моя помощь не дается даром.

— Ты шутишь?

— Ни в коей мере.

Ему бы следовало догадаться.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты пробыл здесь месяц, пока принимаются меры, которые должны гарантировать нам безопасность.

— И только?

Тони сказал это весело, но на самом деле ощутил приступ клаустрофобии.

— Тебя удивляет, что я хочу понять, каким человеком ты стал?

Если учесть, что Энрике ждал предательства именно от Тони, его мнение о младшем сыне едва ли было высоким.

— А если я не соглашусь? Что ты сделаешь? Бросишь Шеннон и ее сына на съедение львам? — взорвался Тони.

— Ее сын может остаться. Я никогда не подвергну опасности ребенка. Но матери придется уехать.

Тони изучал отца, стараясь найти хоть какой-нибудь признак того, что тот блефует, но лицо старика было непроницаемо.

— Она ни за что не уедет без своего сына.

— Это меня не касается, — заявил старый король. — Неужели тебе так трудно прожить на острове месяц?

— А если запрет на информацию появится раньше?

— Я попрошу тебя остаться в благодарность за помощь. Я многим рисковал, позволив Шеннон приехать сюда.

— Это твое единственное условие?

Седые брови взлетели вверх.

— Ты хочешь, чтобы мы подписали контракт?

— А ты? Если Шеннон решит уехать через неделю, я уеду вместе с ней. Чем мне это грозит? Ты вычеркнешь меня из завещания?

Тони не брал у отца ни копейки.

— Ты всегда был самым забавным из моих сыновей. Я этого не учел.

— Я не забавляюсь.

Улыбка исчезла с лица старика. Он спрятал часы в карман:

— Мне достаточно твоего слова. Ты — Медина. Ты — мой сын. И твоя честь не подвергается сомнению.

— Что ж, хорошо. Если ты готов удовольствоваться моим словом, я останусь на месяц. — Теперь, когда решение было принято, он задумался: почему отец назвал именно этот срок? — Что говорят врачи?

— Моя печень сдает, — ответил Энрике просто, без намека на жалость к себе. — Из-за условий, в которых я жил, когда приходилось скрываться, я заболел гепатитом.

— Я не знал. Извини.

— Ты был ребенком и, конечно, знал далеко не все.

В те дни ему ничего не говорили. Впрочем, даже если бы сказали, едва ли он воспринял бы что-либо. Тони в те тяжелые дни оплакивал мать.

— Какой они ставят срок?

— Я не собираюсь покинуть этот мир через тридцать дней.

— Я не это имел в виду.

— Конечно. — Отец улыбнулся. Морщины на его щеках стали глубже. — У меня тоже есть чувство юмора.

Каким был его отец до того, как попал сюда? До мятежа?

У него сохранились кое-какие воспоминания о маме, но отца Тони помнил только со времен Аргентины. А на Сан-Ринальдо… Пожалуй, только тот момент, когда король собрал их, чтобы обсудить план побега. Тогда Энрике вложил свои часы в руку младшего сына и пообещал, что потом заберет их. Но даже в пять лет Тони понимал, что отец прощается с ними, возможно навсегда. И вот теперь Энрике хочет попрощаться с ним действительно в последний раз.

На следующий день после ланча Шеннон стояла на балконе. Вдали кричали чайки, по берегу в поисках добычи ходили цапли. Колби спал. На столике стояли графин со свежеприготовленным лимонадом и ваза с сушеными фруктами и орехами.

Как странно созерцать мирный пейзаж в столь тревожные дни!

Надо бы воспользоваться покоем, чтобы набраться сил. Но вместо этого Шеннон то и дело бросала взгляд на дверь, ведущую в комнаты Тони. Где же он?

Утро выдалось беспокойным и утомительным. Под руководством Элис она изучала дворец. Ей очень не хватало Тони, когда она бродила из комнаты в комнату, любуясь бесценными произведениями искусства и антикварной мебелью.