Итак, ночь вы проводите в одиночестве. В шесть утра раздаются удары в колокол. Открывается дверь, чтобы вы могли вынести спальные принадлежности и забрать свои ботинки. Когда вы обуваетесь, вас снова запирают. Вновь выпускают для того, чтобы вынести ночную посудину, умыться и встать в строй для переклички. Потом опять сидите взаперти. Около восьми – очередной сбор, перекличка и можно приступать к работе. Прямо перед полуднем еще один сбор, и вас загоняют в камеру до часу дня. Далее – следующий сбор и работа до четырех, завершает которую все тот же общий сбор. После этого – снова в камеру на всю ночь, и дальше все идет так, как я уже описывал.

В субботу работа после полудня отменяется. Ее заменяют физические упражнения в виде прогулки по кругу, в цепочку по одному. Разговаривать запрещено. В этом я убедился на своем горьком опыте, перебросившись несколькими словами с другим заключенным. Нас посадили под замок и лишили прогулок. (В «Мэйтленде» во время прогулок можно было разговаривать столько, сколько захочешь).

По воскресеньям работы не было. Два часа мы гуляли, час проводили в церкви, а остальное время сидели по камерам.

…За величиной порций следили очень строго, мерили в унциях. Но к несчастью было столько «усушки и утруски», что бог знает сколько этих унций доходило до заключенных.

До моего назначения библиотекарем и кладовщиком я понятия не имел, что в вечерний чай (его дают всем заключенным после месяца пребывания в тюрьме) кладется сахар. Я столкнулся с этой загадкой лишь тогда, когда сам взвешивал этот сахар.

Конечно, кукурузная каша достается всем. Но это штука настолько противная, что поначалу, несмотря на скудость всего рациона, люди от нее отказываются. Потом муки голода заставляют съедать ее хотя бы частично, ну, а после какого-то времени вы съедаете ее всю. Более того, вы уже готовы съесть больше, чем вам дают. Вот так живется заключенному, какими бы правами и привилегиями он ни располагал.

…Чтобы лучше понять, насколько жалок пищевой рацион, достаточно упомянуть следующее. Несмотря на свое пристрастие к чистоте и гигиене в том, что касается приема пищи, в тюрьме «Лонг-Бэй» я научился есть вареные сладкий картофель и тыкву неочищенными, чтобы не лишиться ни крошки пропитания, и все равно после обеда мне казалось, что я еще голоднее, чем до него. Иногда голод доводил просто до помешательства.

Особенно я мучился в одной из тюрем, где имелась возможность определенным способом красть продукты и ежедневно получать хороший сэндвич или просто хлеб с мясом. Так как я не стал заниматься воровством, меня называли долбаным придурком. Неписаный тюремный закон гласит: «Хватай все, что под руку подвернется».

Сейчас, когда все позади, я невообразимо рад, что не последовал этому закону. Но признаюсь, у меня нет уверенности, что я ему не последовал бы, если бы мое заключение продлилось дольше. Не так долго можно продержаться с подобным голодом. Обычно человек в зависимости от своих физических возможностей может выдержать от 9 до 18 месяцев. После этого голод идет на убыль, и вы… едите все меньше и меньше.

В связи с моим исключительно примерным поведением в последние несколько недель мне, вероятно, предоставляли больше свободы, чем другим заключенным. И я получил возможность наблюдать за всеми тонкостями тюремной жизни.

Мне, конечно, по-прежнему не хватало еды, не считая того времени, когда меня свалила инфлюэнца и я вообще ничего не хотел есть. Однажды один из осужденных на длительный срок дал мне часть своего хлебного пайка. Я подумал, причина была в том, что он сочувствовал мне и потому обделил себя в мою пользу. Чтобы выяснить, в чем дело, я несколько раз пробирался в его камеру в его отсутствие и всякий раз находил там хлеб, в котором он не нуждался. Он давал часть своей порции хлеба кому-то еще. Он не ел лущеную кукурузу, а как-то признался мне, что не ел овощи тоже. Это возбудило мое любопытство, и я решил проверить других осужденных на длительные сроки и обнаружил, что так обстоит дело у большинства из них. Итак, значительная часть их пищевого рациона не использовалась.

…Возможно, все было бы не столь уж скверно, если бы к этой физической деградации не добавлялась деградация умственная… Работая библиотекарем, я получил хорошую возможность уяснить это. Происходило то же самое, что с приемом пищи, даже в большей степени. В первые месяцы вам полагается читать только Библию и кое-какую религиозную литературу. Затем, в последующие три месяца, вам дают кое-какие «образовательные» книги. Потом в течение двух месяцев разрешается брать одну художественную книгу за раз (книги меняются дважды в неделю). Ну, а через шесть месяцев вы обретаете право брать одновременно две художественных книги и журнал. Неважно, когда были изданы эти журналы и что за книги имеются в тюремной библиотеке – в существующих условиях узник фактически не располагает возможностью выбирать книги по своему вкусу. К тому же трудно настроить себя на серьезное чтение в каменном мешке, где практически отсутствует освещение. Так что какое-то время вы испытываете книжный голод, но потом он ослабевает и, в конце концов, вы приходите в то же состояние, как и с потреблением пищи, становитесь интеллектуально сломленным. Добавьте к этому полную оторванность от внешнего мира. Если даже вам удастся как-то сохранить себя физически и умственно, своим в среде обычных людей вы уже не станете. Останетесь меченым, изгоем на всю оставшуюся жизнь.

Имеется еще одна существенная сторона тюремной жизни. По за конам некоторых штатов допускается тюремное заключение без принудительных работ, но по сути такие приговоры никогда не выносятся. Все приговариваются к отбыванию трудовой повинности. Но хотя каждый заключенный обязан выполнять определенную работу, они не занимаются по-настоящему значимым, серьезным трудом. Работают примитивно, по старинке. Тачают ботинки, шьют рубашки, плетут соломенные шляпы, коврики, даже плотницкое и кузнечное дело поставлены так, как сотни лет назад. Даже лучший специалист, пробыв здесь двенадцать или более месяцев, утрачивает профессиональные навыки и, выйдя на свободу, не может конкурировать с самыми жалкими ремесленниками.

В итоге человек превращается во всех отношениях в развалину. И если он выходит из тюрьмы, не имея ни собственности, ни родственников, которые могли бы его поддержать и помочь восстановиться, уже через пару недель, в лучшем случае, через пару месяцев он вернется сюда снова – скорее всего, за какое-то глупейшее правонарушение, поскольку на серьезное преступление он уже не способен, если только его не используют крупные преступники.

С глубокой скорбью и болью я вынужден сообщить, что двенадцать членов ИРМ были совершенно сломлены физически и духовно (организация «Индустриальные рабочие мира» в Австралии была объявлена вне закона и ее руководители осуждены на сроки от 10 до 15 лет тюремного заключения – авт.). Я видел четырех из них и с двумя в течение двух месяцев вел длительные и откровенные беседы, мы оставались наедине больше, чем по три часа в неделю.

Так что напечатанное в «Сидней морнинг геральд»[123] 4 июля (1919 года – авт.) заявление Генерального контролера тюрем С. М. Каули о «постоянном улучшении работы с заключенными с целью повышения их профессиональной квалификации и наделения их позитивным мировосприятием» – просто чушь. Тюрьмы под его управлением сегодня реформированы в той же степени, что и сто лет назад. Более того. Если бы даже он искренне желал реформировать эти тюрьмы и принял такое решение, ничего бы не вышло. Затея оказалась бы бесплодной и бесполезной. Нынешняя система управления тюрьмами предоставляет широкие возможности бессовестным чиновникам для наживы.