Обнялись.

– Прощай.

– Прощай, Амина.

Лаонцы подходили, хлюпая сапогами, по очереди.

– Прощай, Стрелок.

– Прощай, Финна.

В свертке за ее спиной завозилось и запищало.

– Вам… пора.

Уже в седле, Амаргин дернул себя за косичку и хмуро спросил:

– Может, махнешь с нами хотя бы до границы?

– Нет, – покачал головой Тарег. – Скрываться лучше всего на открытом месте. Я поеду обратно в Медину. А пока они будут обшаривать окрестные оазисы, разживусь припасами и… ну там видно будет.

– Как знаешь, Стрелок.

– Прощай.

– Прощай.

Отъехав приличное расстояние – чтобы не закидать грязью из-под копыт – лаонцы приняли в галоп.

Через мгновение Тарег остался на перекрестке один. На пару с плотным хадбаном гнедой – как у всех хадбанов – масти. Лошадь шумно фыркнула и пихнулась мордой в плечо, требуя яблоко из-за пазухи.

Нерегиль протянул яблоко на раскрытой ладони и долго смотрел, как хадбан хрупает, пуская слюни по кольцам мундштука.

– Ты Фуфел какой-то, а не боевой конь, – решился Тарег, наконец, на имя. – Ты на иноходь сбиваешься, горе толстозадое. А я тебе не дама, на иноходце ездить. Ладно, Фуфел, поехали в город. Поищем кой-кого.

А Сестры, ежели у них есть к князю Полдореа дело, и сами его отыщут. «Сам догадайся», – сказала Узза. «Сам догадайся», – сказала Манат.

Ну что ж. Скоро, Тарег, ты узнаешь, жить тебе или умереть.

* * *

Помахивая стриженым хвостом, хадбан степенно пошел вверх по улице. Сумеречник на его спине устало покачивался в седле, откинув спину и свесив свободную руку. Рукоять меча поблескивала у него над плечом – клинок самийа на чужеземный манер закинул за спину. Впрочем, и меч-то был фиранги, чужой – прямой и длинный, как прут погонщика.

Сумеречник не оглянулся на пустой перекресток.

А между тем не такой уж он был и пустой.

За удаляющимся всадником внимательно наблюдали выстроившиеся в ряд три черные собаки с большими, красными, светящимися глазами.

* * *

Лайс метался вокруг достархана, то и дело вытирая о халат руки и бестолково приговаривая:

– Ну вот и хорошо… Вот и ладненько… жнаешь, Рами, как у нас говорят: человек родится не хуже собаки, да…

За стеной зашаркали и позвали:

– Э, господин, подавать, что ль, ляган с бараниной, а?

– Это рабыня, рабыня черная, – оправдываясь, затеребил руками Лайс. – Приличий не жнает, овца, лезет прям в комнату… Давай, давай, тащи там, чего! – замахал он ей рукавом. – Иди давай!

И, отдуваясь, плюхнулся напротив:

– Выпьешь?

– Ты уже спрашивал.

– Да, да, чево это я… Так выпьешь?

– Да.

Лайс вскочил за кувшином – тот стоял охлаждался в выступе окна.

Разливая по пиалам, бедуин снова забормотал:

– Вот видишь, как хорошо… и ты жив, и я жив, ну а дальше сам жнаешь как, кому день, кому ночь… Умер, говоришь, штарый Юсуф?

– Умер.

– И Аллиль?

– И Аллиль.

– Да, жалко…

– И Лейте.

– Эх, жнаешь, как у нас говорят: халиф умер, а мы живы. Вот так-то, Рами. Ну давай выпьем, да проштит нас Всевышний…

Поднося пиалу ко рту, он прикрывал ее ладонью – сквозь ладонь Всевышний не видит, обычно приговаривали ашшариты, готовясь напиться.

Шаркая разношенными шлепанцами, вошла черная рабыня. Недовольно сопя, чуть не грохнула на скатерть здоровое глиняное блюдо с бараниной и луком-пореем.

– Лепешки давай неси, овца! – гаркнул Лайс.

Бурча и посапывая, женщина уплелась из комнаты. Она действительно ходила без маски-бирги и без платка, только на голове повязан был по обыкновению зинджей высокий белый тюрбан.

Откуда-то из глубины дома донесся женский мягкий голос и смех мальчика.

Потупившись, Лайс потер нос.

– Я смотрю, ты женился, – заметил Тарег.

Разговор, конечно, неприличный, но, в конце концов, это объясняло, почему нерегиль постучался в этот дом на окраине и обнаружил там Лайса. И кем – хозяином. Гоголем, господином, покрикивающим покровителем стайки испуганных детей и женщин. Тех самых, что пытались уйти на запад перед карматским налетом, а дошли только до рыночной площади. Наверное, из внутренних комнат слышался голос той самой молодой женщины и того самого мальчика в красной рубашке. Лайс должен был отвести их с площади сюда, домой – под страхом Последнего Суда.

– Вот, да, – покивал бедуин. – А что, не все ж по пустыне мотаться. А тут вот, до дома ее довел, да… Всё как ты велел, Стрелок! А она мне: куда тебе теперь, оставайся. Ну и вот…

– Понятно, – вздохнул Тарег.

Действительно, понятно. Ее мужчины остались на рыночной площади. И молодая вдова взяла себе мужа – не ахти какого, но все ж таки мужчину. По нынешним временам, это самое главное – мужчина в доме. Неспокойные нынче времена. Налет, рассказал Лайс, они пережили в Гамама-альхибе. Ух, натерпелись, жаловался бедуин, и выли там наверху, и грохотали, оченно страшно было, прямо до усрачки. Одна радость, делился бедуин счастьем, дом не пограбили.

Строго кивнул:

– Ну давай еще по одной.

Заглотив все финиковое вино, что оставалось в чашке, утер губы рукавом, покопался в блюде с бараниной. Прожевал, подумал. И вдруг просиял:

– Ай, шайтан, вот память! Ай, забыл, а все ведь ходил помнил, говорил себе: вот вернется Рами… или Юсуф… эх, да будет доволен тобой Всевышний, Юсуф…

Лайс побежал к стенке, откинул свернутые поверх ларя лоскутные одеяла, закопался под поднятой крышкой.

– А вот!

И поднял из сундука стопку исписанной бумаги.

– Я это… сохранил! Старик все носился с бумажками-то, ровно как с сокровищем! Я все думал – встречу, так отдам. Ну так че? Нужно это тебе или я на растопку пущу?

– Сходи на собрание в масджид, – тихо проговорил Тарег. – И отдай мулле. Скажешь: это словарь Юсуфа ибн Тагрибарди ибн Али аз-Захири. Он составил его для потомков, дабы сокровища слов и выражений ашшари не канули в пески времени.

– Пески времени, говоришь? – хмыкнул Лайс, взвешивая на ладони стопку перевязанной обрывком тряпки бумаги.

– Денег дадут, – твердо пообещал Тарег.

– А да? – радостно удивился Лайс.

Подумал-подумал и принялся быстро запеленывать стопку бумаг в одеяло.

– Ну и ладно, жавтра аккурат пятница, как раз и снесу. Ну че, выпьем?..