Кстати, с теми немецкими генералами, которые осмеливались пререкаться или не повиноваться фюреру, ничего страшного не случалось, если они, конечно, не были замешаны в организации заговора. Их увольняли, временно отправляли в отставку, понижали в должности, но не уничтожали, как это делал Сталин.

21 февраля 1945 года Альберт Шпеер написал Отто Тираку, нацистскому министру юстиции, о своей готовности выступить свидетелем по делу генерала Фридриха Фромма и подтвердить, что командующий резервной армией «занимал пассивную позицию» в отношении бомбового заговора и его единственная вина состоит в том, что он не предупредил власти[1412]. В Советской России на такое мог решиться только самоубийца. (Ходатайство Шпеера не помогло. Фромма расстреляли в марте 1945 года.) Никто не был казнен за отказ расстрелять еврея, так и немецкие генералы, вступая в конфликт с Гитлером по поводу военных принципов, рисковали должностями и званиями, а не своими жизнями. Чаше всего они возвращались обратно из немилости, как это трижды случилось с Рундштедтом. Они, возможно, и были «вынуждены исполнять приказы», но только не из-за страха лишиться жизни.

На Нюрнбергском процессе обвиняемые, естественно, пытались отмежеваться от Гитлера и нацизма. От человека, опасающегося за свою жизнь, бессмысленно ждать откровенности. Вальтер Функ настойчиво утверждал, будто он выступал против политики «выжженной земли». Риббентроп ссылался на свою деятельность во благо англо-германской дружбы, заявляя, что он убеждал Гитлера в необходимости обращаться с военнопленными «в соответствии с нормами Женевской конвенции». Геринг говорил: «Я никогда не был антисемитом. В моей жизни не было никакого антисемитизма. Я помог очень многим евреям, когда они обращались ко мне». По словам Геринга, он «не имел представления о зверствах, чинимых против евреев, и жестоком отношении к заключенным в концлагерях». Комендант концлагеря Аушвиц (Освенцим) Рудольф Хёсс заявлял: «Я думал, что поступаю правильно; я подчинялся приказам, а теперь я понимаю, что в этом не было необходимости и все это ошибка. Но… Лично я никого не убил. Я был лишь директором ликвидационной программы в Аушвице. Гитлер отдавал приказы через Гиммлера, а указания в отношении транспортов я получал от Эйхмана». Йозеф «Зепп» Дитрих договорился до того, что на Восточном фронте «мы не расстреливали русских военнопленных». Альфред Розенберг, рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий, требовал принять к сведению закон об аграрных реформах, принятый в феврале 1942 года и якобы облегчивший положение крестьян. Альберт Шпеер доказывал, что его архитекторская деятельность не носила «политического характера» (хотя он с 1942 года был и министром вооружений). Эрхард Мильх жаловался на отсутствие в нацистской Германии свободы прессы, утверждая, что он «всегда был против национал-социализма». «Я никого не убивал», — провозглашал Эрнст Кальтенбруннер и был прав: убивали его айнзатцгруппы. Вильгельм Кейтель заверял, что он «никогда не был в близких отношениях с фюрером», хотя виделся с ним почти ежедневно в продолжение шести лет. По словам Карла Дёница, он «ничего не знал о планах наступательной войны», командуя в то же время подводным флотом. Ганс Фриче, директор радиослужбы Геббельса, ничтоже сумняшеся утверждал: «Я познакомился с Муссолини и Гитлером в 1923—1925 годах и старался держаться от этих людей подальше». Пауль фон Клейст, как и Геринг, тоже записался в «друзья» евреев: «Я могу сказать лишь одно — в числе моих лучших приятелей были и евреи». Юлиус Штрейхер, со своей стороны, был совершенно убежден в правильности своего предложения переселить евреев на Мадагаскар и надеялся, что это обстоятельство поможет ему на процессе. Ялмар Шахт повествовал о том, как он «ополчился против Гитлера, узнав о его негодных намерениях», оставаясь тем не менее нацистским министром до 1943 года. Если верить Артуру Зейсс-Инкварту, обвинявшемуся в депортации населения, массовых убийствах и расстрелах заложников в Польше, то он «старался не допускать нарушения положений международного права». Он же заявлял: «Развязывание войны без ее объявления вовсе не означает, что это агрессия»[1413].

К показаниям ответчиков следовало относиться с чрезвычайной осторожностью. Чего стоило, например, утверждение Дёница о том, что «после победы Германии национал-социализм скорее всего рухнул бы»[1414]. Нет ничего необычного в том, что подсудимые обвиняли во всем Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Бормана, Гейдриха и Лея, которые были мертвы ко времени начала процесса. Без сомнения, некоторые нацисты, как, например, Юлиус Штрейхер, заявлявший, что «Иисуса Христа родила еврейская шлюха», полностью соответствовали своему назначению[1415]. В большинстве своем ответчики единодушно утверждали, будто им ничего не было известно о холокосте, и если бы они знали о том, что Гитлер планирует войну, то непременно ушли бы в отставку, а после того, как война началась, делать это было неуместно по моральным и патриотическим соображениям. Возможно, кое-кто из приближенных фюрера и был с ним не согласен — Клейст даже якобы кричал на него, — факт остается фактом: практически никто из них добровольно не подал в отставку даже тогда, когда в поражении уже не было никаких сомнений.

Как на Нюрнбергском процессе подсудимые пытались возложить на мертвого фюрера всю ответственность за преступления, совершенные нацистским режимом против человечности, так и после войны немецкие генералы в многочисленных мемуарах, опубликованных в пятидесятых и шестидесятых годах, обвиняли в поражениях на фронтах Гитлера и его ближайших подручных Кейтеля и Йодля. И автобиографическая книга Манштейна «Утерянные победы», и мемуары Гудериана «Танковый лидер» справедливо критиковались за самодовольство, высокомерие и самооправдание авторов[1416].[1417]Общий характер этого наполовину военно-исторического и наполовину автобиографического жанра отразил в 1965 году генерал Понтер Блюментрит, изгнанный из генштаба в сентябре 1944 года, несмотря на непричастность к бомбовому заговору:

«Гитлер, с точки зрения военного человека, никакой не гений. Он был дилетантом, любившим копаться в деталях и стремившимся удержать все, «упрямо и твердолобо удержать все, что завоевал». Конечно, у него возникали неплохие военные идеи. Иногда он даже оказывался прав! Тем не менее он оставался непрофессионалом и действовал, руководствуясь чувствами или интуицией, но не разумом. Он не понимал разницы между реальным и нереальным».

Сталин как-то в разговоре с Гарри Гопкинсом назвал Гитлера «очень способным человеком», но в немецкой генеральской литературе, опубликованной после войны, трудно найти такую оценку фюрера[1419]. Некоторые предполагают, что в основе критики Францем Гальдером и Вальтером Варлимонтом стратегии Гитлера лежит «зависть профессионалов к успешному любителю», а мемуары генералов служат им своего род алиби, потому они и показывают «некомпетентного ефрейтора, вторгающегося в военные дела, в которых он ничего не смыслит, и мешающего им выиграть войну»[1420].