и взывает к моей доброте, я могу уделить ему за счет доходов, предоставленных в мое распоряжение, сумму, достаточную для того, чтобы вести скромный и разумный образ жизни, согласный с духом его обетов; но если им овладело честолюбие церковника и он рассчитывает вздорными и нелепыми угрозами устрашить моего дядю и вырвать у него деньги для удовлетворения своих новых потребностей, то пусть он лучше умерит свой пыл. Так и передайте ему от моего имени. Один лишь я могу защитить спокойствие старика и будущее его дочери, и я это сделаю, даже с опасностью для собственной чести и жизни.

— Однако в вашем возрасте честь и жизнь имеют кое-какую цену, — возразил настоятель, задетый за живое, но сохранивший тем не менее прежнюю любезность. — Кто знает, на какие безумные поступки может толкнуть трапписта его религиозное рвение? Ибо, между нами говоря, милый сын мой… Я, видите ли, не склонен к фанатизму: в молодости я повидал свет и не одобряю крайних решений, продиктованных чаще всего гордыней, а не истинным благочестием. Я пошел на то, чтобы умерить суровость устава: у монахов моей обители здоровый вид, и они носят белье… Поверьте, сударь мой, я вовсе не одобряю замысла вашего родственника и сделаю все от меня зависящее, дабы отвратить его от этого намерения. Но ежели он станет упорствовать, к чему послужат все мои старания? У него есть разрешение его духовного пастыря, и он может уступить пагубному порыву… И вы, чего доброго, окажетесь серьезно скомпрометированы его показаниями, ибо, хотя вы, как говорят, весьма достойный дворянин и отреклись от ошибок прошлого, хотя душе вашей, быть может, всегда была ненавистна несправедливость, вы замешаны во множестве таких деяний, которые человеческие законы преследуют и карают. Кто знает, какие разоблачения может невольно сделать брат Непомук, если начнется уголовное следствие по всей форме. Сможет ли он удержать судей в рамках расследования только его вины, так, чтобы оно не коснулось и вас?.. Поверьте мне, я хочу мира… Я добрый человек…

— Да, отец мой, вы необыкновенно добры, — насмешливо ответил я, — это сразу заметно. Но стоит ли так тревожиться? Ведь существует одно весьма убедительное соображение, которое должно успокоить нас обоих — и вас и меня. Если брата Жана побуждает стремиться к публичному покаянию истинный долг христианина, то нетрудно будет убедить его, что ему следует остановиться из боязни увлечь за собою в пропасть другого человека, ибо дух христианства это запрещает. Но если догадки мои верны и господин Жан де Мопра не имеет ни малейшего желания предать себя в руки правосудия, то угрозы его меня не запугают и я найду способ помешать тому, чтобы дело получило нежелательную огласку.

— Стало быть, это все, что я могу ему передать? — спросил настоятель, бросая на меня взгляд, в котором сверкнула злоба.

— Да, сударь, — ответил я, — если только он не соизволит выслушать здесь мой ответ прямо от меня. Я пришел сюда, преодолев отвращение, которое он мне внушает, и удивлен тем, что, выразив столь настойчивое желание переговорить со мной, он, когда я явился, предпочитает держаться в стороне.

— Сударь, мой долг сделать все, чтобы в этом священном месте царил мир господень, — вновь заговорил настоятель с комической важностью. — Вот почему я воспрепятствую всякой встрече, которая может привести к бурным объяснениям…

— Легко же вас испугать, господин настоятель! — заметил я. — Однако ни мне, ни трапписту незачем горячиться. Но так как не я затеял эти объяснения, да и пришел я сюда из одного лишь чувства жалости, то с легким сердцем отказываюсь от дальнейших переговоров, вас же благодарю за любезную готовность быть посредником.

И, отвесив глубокий поклон, я вышел.

XX

Я рассказал аббату, который дожидался меня у Пасьянса, об этой беседе, и он вполне согласился со мной; как и я, он полагал, что настоятель вовсе не старался отговорить трапписта от якобы принятого им решения, а напротив, употребляя все свое влияние, убеждал его попытаться запугать меня и таким образом принудить откупиться крупной суммой денег. Аббат считал вполне естественным, что старик настоятель, верный духу монашеской братии, хотел, чтобы плоды трудов и сбережений Мопра-мирянина перешли в руки Мопра-монаха.

— В этом сказывается неистребимая черта католического духовенства, — сказал аббат. — Оно прекратило бы свое существование, если бы перестало вести войну против родовитой знати и не вынашивало бы коварных замыслов, направленных к тому, чтобы добиться отчуждения дворянского имущества. Можно подумать, что это имущество — собственность духовенства и для него все средства хороши, лишь бы вернуть его себе. И не так легко, как кажется, оградить себя от этих сладкоречивых грабителей. У монахов ненасытный аппетит и изобретательный ум. Будьте же осторожны и готовы ко всему. Вам никогда не заставить трапписта драться; укрывшись под своим капюшоном, согбенный, со скрещенными на груди руками, он безропотно снесет самые страшные оскорбления и, отлично зная, что вы его не убьете, не устрашится вас. А затем, вы плохо представляете себе, что такое людское правосудие и как проходят судебное следствие и разбирательство, когда одна из сторон не останавливается ни перед чем в своих попытках совратить и устрашить судей. Церковники могущественны, судьи велеречивы; слова «честность» и «неподкупность» уже много веков звучат в равнодушных стенах судейских залов, а число недобросовестных судей и несправедливых приговоров не уменьшается. Берегитесь же, берегитесь! Траппист может пустить по своему следу свору законников, а затем, вовремя исчезнув, сбить ее с толку и направить по вашему следу. Вы ранили самолюбие многих, из-за вас потерпели неудачу многочисленные женихи — охотники за наследством. Один из них, наиболее оскорбленный и озлобленный, — близкий родственник всесильного в нашей провинции судейского чиновника. Де ла Марш сменил мантию на шпагу; но разве не остались среди его былых собратьев люди, способные вам повредить? Я очень сожалею, что вам не довелось встретиться с ним в Америке и установить добрые отношения. Не пожимайте, пожалуйста, плечами; вы убьете десятерых на дуэли, а от этого только хуже будет. Вам станут мстить, посягая, быть может, не на вашу жизнь, ибо известно, что вы ею не дорожите, а на честь, и господин Юбер умрет с горя. Наконец…

— У вас, любезный аббат, — прервал я его, — привычка поначалу все видеть в черном свете, ежели только черное не покажется вам невзначай белым. Позвольте мне сказать несколько слов, и они сразу же развеют ваши дурные предчувствия. Я знаю Жана Мопра с давних пор: это отъявленный обманщик и к тому же последний из трусов.