– Вспомнили что?! – Марья измерила братьев надменным взглядом. – Обычаи ваши горские! Царица я! – гордо и угрозливо произнесла она.

– Горянка ты! И сестра наша младшая, – увещевающе, но тоже строго сказал ей по-черкесски Булгерук. – Посему слушай, что мы тебе говорить станем, и отвечай не таясь, когда спрашивать будем.

– Не буду я вас слушать! – с прежней упрямой надменностью сказала Марья и, кромсанув братьев непримиримым взглядом, пошла к двери.

Михайло догнал ее, решительно ухватил за руку:

– Марья! Оставь свою бабью дурость! Беда нам грозит, беда! Где Айбек, нукер[252] наш? Ты сказала, как приезжал я из Великих Лук, что отправила его с грамотой к отцу нашему.

– Отправила… – Марья приникла лицом к своему плечу, словно защищалась от пронзающего, допытливого взгляда Михайлы, глаза ее стали холодными, чуткими и чуть-чуть диковатыми.

– Отправила?! Тогда слушай, – не отпуская ее руки, заговорил с ней по-черкесски Михайло. – Приставник[253] наш, Расулка, вчера ввечеру рассказал, как был он в Сыскном приказе, носил донос на лихих людишек, и видел там треух из лисьих хвостов, точь-в-точь какой был у Айбека. И слышал Расулка, как сказывали в приказе, что царь повелел дьяку Самойле Михайлову учинить крепкий обыск, чтоб вызнать, откуда и чей человек был хозяин того треуха? Да слышал Расулка, сказывали еще подьячие, что приставил царь к тому обыску своего нового особина – Малюту. Слыхала, поди, о таком?

– Слыхала…

Михайло отпустил обмякшую, обессилевшую руку сестры – больше не было нужды удерживать ее. Напуганная, растерянная, Марья с покорностью и беззащитностью взирала на братьев, ожидая, должно быть, услышать от них еще что-то более страшное.

– А уж сей бельмастый до всего дознается, – сказал тяжело Булгерук. – Поверь мне… Видел я его в деле, в Полоцке: лютый, неотступный… Зверь зверем.

– До чего… дознается? – осторожно спросила Марья, словно и вправду не ведала, о чем может дознаться Малюта, или все еще думала, что братья что-то утаивают от нее.

– Что он наш человек! – гневно, с отчаяньем саданул себя в грудь Михайло. – Тебе мало сего? А ему!.. – глаза Михайлы метнулись куда-то вверх, в неопределенность. – Ему достаточно, чтоб отправить нас с Булгеруком на плаху, а тебя в монастырь! Потому что… потому что!.. – еще гневней стал бить себя в грудь Михайло, – не сам же Айбек, по своей лихой воле, пошел подбивать чернь на бунт! Не сам же он вздумал Кремль разорить да боярина Горбатого царем крикнуть!

– Уймись, Салнук, – с неожиданной твердостью сказала Марья, назвав Михайлу его прежним, не христианским именем, давая тем самым понять братьям, что больше не противопоставляет себя им. – Негоже здесь речи такие вести. Пойдемте ко мне в опочивальню.

Явно растерянные и удивленные столь быстрой переменой в Марье, братья молча, покорно последовали за ней.

В опочивальне Марью встретила служанка Алена. Марья выслала ее за дверь – посторожить. Братьев успокоила:

– Верна мне. Единая токмо и верна. Все остальные – змеи подколодные.

– Выдадут они тебя протопопу, – сказал с сердцем Михайло.

– Нет уже протопопа! – злорадно ухмыльнулась Марья.

– Как нет?! – опешил и напугался Михайло. – Помер, что ль?

– Постригся… В Чудовом монастыре. На прошлую седмицу.

– Вот новость! – Михайло торжествующе глянул на Булгерука. – Гонитель твой – в чернцах! Что ж так? – вновь обратился он к Марье. – Царь отогнал от себя иль сам себе на ум что взял протопоп? В адашевской сворне он был не последним.

– Не знаю… Буде, на святительское место метит? Макарий-то – не сегодня завтра…

– Ну?! – опять напугался Михайло. – Нешто царь благовещенца митрополитом поставит? Они ж все на сильвестровых дрожжах замешены!

– Нет, он прежде тебя спросит, – холодно и язвительно обронила Марья и резко перевела разговор: – Что еще говорил тот ваш Расулка?

– То и говорил, что я тебе сказал.

– Про треух что говорил? Почто он решил, что Айбеков тот треух?

– Ты, что ль, сама не знаешь, что он истинно Айбеков?! Вспомни, как, вот тут сидючи, дворецкий ваш, Захарьин, про сие дело тебе и мне поведывал: как словили мужики на торгу шепотника с воровскими речами да как в прорубь его кинули, а треух остался… Я про тот треух, по слову Захарьина, сам царю доводил!

– Я-то знаю, – с напряженным спокойствием выговорила Марья, и чувствовалось, что ее спокойствие – не соломинка, за которую она ухватилась с отчаянья, чувствовалось, что она верит в свои силы и надеется выплыть. – А почем знает Расулка тот ваш проклятый? Мало, что ль, на Москве шапок из лисьих хвостов?!

– Мало, – вновь изменился в лице Михайло от этого Марьиного спокойствия. – Больно приметен Айбеков треух… В нем уши из черной лисы.

– Я сама хочу говорить с ним. Привели вы его?

– В сенях дожидается…

Марья подошла к двери, чуть приоткрыла ее, подозвала Алену, повелела ей привести из сеней черкешина.

Расулка неслышно, как тень, вскользнул в опочивальню и как-то мягко, тихо, легко, не как человек, а как ворох тряпья, приник к полу.

– Гуаша! – подобострастно и опять же удивительно мягко, словно гортань его была выстлана пухом, вышептал он.

– Подымись, Расул. Подойди. – Марья будто и не услышала, что он по давней привычке назвал ее ныне уже низким для нее званием – гуаша. – Вина хочешь… царского?

– О-о! Не смею, гуаша! – пуховой мягкостью выкатилось из уст черкешина.

Марья опять простила ему его упорное – гуаша…

– Хорошо, Расул, – обласкивающе сказала она. – Я угощу тебя вином, токмо после… А сперва расскажи мне все, что рассказал моим братьям. Ты ничего не утаил от них?

– О-о, как можно?! Аллах свидетель!

Марья простила ему и аллаха.

– И ты уверен, что шапка, которую ты видел в приказе, – шапка Айбека?

– О-о! Уверен. Пусть шакал сожрет мои кишки, если я ошибаюсь! У Айбекова треуха на правом ухе подпалина была, и на том, что в приказе, також подпалина.

– Ты больше никому про сие не рассказывал?

– О-о-о! Никому! Только князьям…

– Хорошо, Расул. Ты верный слуга. Погоди, я принесу вина.

Марья неспешно вышла через боковую дверь, ведущую в трапезную, и вскоре вернулась, неся на серебряном подносе три небольших стеклянных кубка, наполненных красным вином.

– Мои братья пожалуют тебя, Расул, выпьют вместе с тобой, – ласково сказала она, подходя с подносом к черкешину. – Ты знаешь, по нашим горским обычаям, ежели господин выпьет вина со своим слугою, слуга становится ему другом. Возьми средний кубок… Князьям будут крайние.