Чёрные броневики «Хай Яо» заняли позиции со стороны пустыря, как раз напротив крыла здания, где располагался спортзал, в котором террористы удерживали заложников. Командующий «Хай Яо» показал ей сбежавших детей — это были старшеклассники-«альфы». Они быстро поняли, что происходит, и сразу выбрались из школы через окна. Ничего нового они Элизабет не сообщили, но один их вид давал понять, что огласки нельзя допускать ни в коем случае.

«Альфы» были спокойны, самоуверенны, и даже когда молчали, их молчание обретало странный вес, от них исходила энергия, их взгляды, прямые и пугающие, пробирали до мурашек даже Элизабет. «Эти совершенные головы… Какие мысли рождаются там, в ещё не до конца сформированных, гибких мозгах, которые по уровню интеллекта уже превосходят девяносто девять процентов населения планеты? — думала она, разговаривая с ними. — Если их снимут на видео и Сеть это заметит — нам придётся признаться во всём, и политиканы объявят их “страшнее ядерного оружия”, попробуют запретить и заполучить их себе».

Поговорив с детьми, Элизабет проконсультировалась у командующего «Хай Яо» насчёт штурма: отряд специального назначения готов по её приказу атаковать школу и уничтожить террористов. Он представил ей несколько вариантов штурма, предварительно уточнив, что все бойцы, которые примут участие в операции, прошли НБп по программе «гамма» и никогда не расскажут правды о том, что произойдёт за стенами школы.

— Примем вариант номер три как рабочий, — решила после недолгих размышлений Элизабет.

Удар электромагнитным излучением, звуковая атака, направленным взрывом пробить стену спортзала, точными выстрелами ликвидировать террористов, часть заложников («беты» и «гаммы») убить из их оружия, часть («альфы») вывести из здания под прикрытием и увезти на самолёт Элизабет. С учётом транспортировки до самолёта выполнение плана должно занять не более получаса.

— Я проинструктирую бойцов и буду ждать приказа, — отчитался командир.

«Профессионал, знающий своё дело… в армии будущего он будет “альфой”, а все его солдаты, не только один специальный отряд, — “гаммами”. Нужно ли среднее звено? Может ли “гамма” создать произведение искусства? Нужно ли искусство вообще — или с развитием человечества оно отомрёт и превратится в рудимент? Вот вопросы, важные, по-настоящему важные вопросы, на них должен ответить эксперимент — окончательно высветить все закоулки мозга, дать нам оружие против Болезни… а теперь из-за горстки идиотов и спятившего чудака Манделы я должна отвлекаться на ерунду».

Она стояла на улице и смотрела на здание школы, где свет мелькал только в окнах спортзала. Электронный секретарь сообщил, что с ней хочет переговорить Стивен Голд, и она приказала ответить ему шаблоном «перезвоню, когда смогу». НБп не спасает от раздражительности в критической ситуации, с толикой иронии отметила она, хотя, конечно, не испытываешь никаких переживаний, только раздражаешься от того, насколько бесцельно расходуется время.

Вопросы о времени были и у семерых внутри школы. В отличие от детей, которые дважды перекусили и теперь в большинстве погрузились в сон, они ничего не ели и почти не пили, томительно ожидая ответа от министра внутренних дел — того, чьим именем подписывались все входящие сообщения. Он опять просил больше времени, но Сеть по-прежнему не работала, и Эдин, как и все остальные, прекрасно понимал, что с ними играют.

— Напишем ещё раз, — предложил Алессандро.

— Покажем, что мы не уверены в себе, что боимся, что мы — лёгкая мишень, — ответил американец, отошедший от утреннего шока. — Мы будем бесконечно им писать, а они — отвечать, что нужно время, пока у нас не закончится еда, и мы не выйдем, подняв лапы кверху.

— Что ты предлагаешь? — спросил Эдин. Бойцы разговаривали тихо, в стороне от детей и учителей, но украдкой поглядывали на них и не опускали оружие ни на минуту.

— Нужно исполнить нашу угрозу, — пожал он плечами, — несколько убитых заложников приведут их в чувство.

— Нет, — сразу отказался Алессандро.

— Может быть, учителя? — спросил китаец. — Только не дети.

— Они и не дети, — американец снова нервничал. — Они монстры, они выродки…

— Они не виноваты.

— Но они стали такими! — Его голос становился громче. — Они не виноваты, но они стали выродками, они чудовища, вспомни, как они на нас бросились! Они только выглядят, как дети, но они не дети…

— Мы не будем стрелять в безоружных, — отрезал Алессандро, — это невозможно.

— А что возможно? — вдруг вмешался Эдин. — Думаешь, они согласятся, пришлют нам парламентёра с журналистами, выложат всё в Сеть, осудят Голда и оправдают нас? Если мы выйдем отсюда живыми и сдадимся, то всю жизнь проведём в спецтюрьмах.

— Для них, для всего мира, — сказал американец, — мы теперь террористы. Для нас нет пути назад.

— Если мы хотим чего-то добиться, — продолжил Эдин, — то другого пути нет.

— Мы не будем стрелять в безоружных, — медленно повторил Алессандро. — Не будем.

— Посмотри в их глаза, — настаивал американец, — ты видишь там людей? Где ты их видишь?

— Из-за этого мы и здесь, — ответил Алессандро, — из-за того, что с ними сделали…

— И чтобы больше ни с кем и никогда такого не сделали, — заявил Эдин, — нам придётся убить нескольких сейчас. Как минимум нескольких, а возможно, и больше.

— Нет.

— Поздно поворачивать назад, — твердил американец.

— А что, ты думаешь, мы должны сделать? — спросил Эдин. — Сдаться прямо сейчас? И все, кто погиб, погибли зря? Мы ничего не добьёмся, мы проиграем и похороним себя… Здесь и сейчас решается судьба человечества, Сандро, ты прекрасно понимаешь. И нам нельзя проявлять слабость.

— Я не узнаю тебя, — сказал Алессандро. — Убивать невинных детей — это проявление силы?

— Нет, проявление силы — это идти до конца и принимать решения, которые кажутся неправильными, когда других нет!

— Выбор есть всегда.

— Это выбор из двух зол. Ты и сам понимаешь, что мы в патовой ситуации.

— Но если мы будем убивать заложников, — вмешался китаец, — не спровоцируем ли мы штурм?

— Возможно, — согласился Эдин. — Но выхода у нас нет. — Он посмотрел наверх и осветил потолок спортзала своим нашлемным фонарём. — Я бы хотел оказаться сейчас у себя дома, играть со своими детьми, любить свою жену…

— У тебя нет ни жены, ни дома, ни детей, — хмыкнул американец. — Ни у кого из нас нет.

— Поэтому мы здесь, — повернулся Эдин к Алессандро. — Потому что мы можем сделать то, что другим не под силу. Поэтому Мандела нас и выбрал. Мы обратим внимание на эту школу. Мы сделаем так, что нас услышат. Мы возьмём на себя этот грех ради будущего, потому что сегодня мы поворачиваем историю.

— Я не понимаю, — сказал Алессандро, — ты собираешься развернуть историю, стреляя в беззащитных детей?