– Да, черт побери, ты прав! К чему нам ссориться? Я умею признавать ошибки. Но ты тоже хорош, Чарли! Ишь, ощетинился как еж! Ладно, черт с тобой, садись, наливай себе кружку и давай потолкуем как старые, добрые товарищи.

В знак примирения он подвинул к нему бурдюк с ромом и сел.

Де Берни спокойно и чуть заметно поклонился, занял свое место и плеснул себе рому; в душе он ликовал, но его лицо по-прежнему оставалось бесстрастным.

– Значит, вы согласны ремонтировать корабль?

– Клянусь честью! Раз уж Бандри с тобой заодно… Сказать по совести, я другого мнения, но… Договорились, и покончим с этим.

– В таком случае, – сказал де Берни, – сначала держим курс на Альбукерке. Там есть необитаемый островок, я давненько приглядел его: просторная бухта, туда войдет дюжина кораблей, длинный отлогий берег – в общем, то, что нужно. В Карибском море лучшего места не сыскать. Будете как у себя дома. Там вас никто не заметит, кроме того… – он остановился и поднял вверх указательный палец, – он лежит в двух переходах от того места, где я собираюсь напасть на караван испанцев.

«Кентавр» был захвачен в первый вторник июня. После разговора, состоявшегося между де Берни и Томом Личем на другое утро, оба корабля взяли курс на запад-юго-запад. В четверг, на закате, сигнальщик-наблюдатель заметил землю: из-за пелены тумана возникли едва различимые очертания мыса Ла-Вела. А в воскресенье, на рассвете, моряки увидели низменные берега островов Альбукерке, где нашим героям предстояло сделать временную остановку.

Плавание, длившееся несколько дней, прошло спокойно, без происшествий. Победа, одержанная де Берни над капитаном Личем, значительно упрочила его авторитет в глазах команды «Кентавра». Буканьеры, народ по натуре расхлябанный, беспрекословно подчиняются своему капитану лишь в бою, остальное же время они держат его запанибрата.

Но де Берни удалось взять этих головорезов в кулак и подчинить своей воле. Держался он всегда спокойно, хладнокровно и властно – как заправский офицер королевского флота, а не какой-нибудь предводитель флибустьеров. Время от времени, однако, он выпускал вожжи и позволял себе быть с ними на дружеской ноге. Шутил, мог пропустить за компанию чарку-другую, даже играл в кости, – короче говоря, он знал ту золотую середину, благодаря которой сумел снискать себе любовь и уважение всей команды.

Уоган никак не ожидал подобного поворота. Однажды он поделился своими недоумениями с Холлиуэлом, на что тот только и ответил:

– Кривляка, как всякий французишка!..

Что до майора Сэндза, то на француза он по-прежнему смотрел свысока. А видеться им случалось не так уж редко. Де Берни предупредил мисс Присциллу, что старпом со штурманом больше не будут обременять их своим присутствием во время трапез.

– Мне бы также очень хотелось избавить вас и от моего общества, – серьезно прибавил он. – Однако в силу того, что в отношении вас я взял на себя определенные обязательства, мне все же придется иногда докучать вам своей компанией.

– А вы не слишком-то любезны, сударь, если полагаете, будто ваше общество мне претит.

– Конечно, вы вправе так говорить, мисс. В конце концов, чем я лучше этих пиратов?

Девушка взглянула на него ясными голубыми глазами: в ее взгляде читался немой укор.

– Откровенно говоря, сударь, мне бы очень не хотелось так думать.

– Зато майор Сэндз – кстати, вот и он – скажет, что это именно так.

Майор кашлянул, но не проронил ни слова. Он был несколько удивлен, что вместо него ответила мисс Присцилла:

– Майор Сэндз, как и я, испытывает к вам огромную благодарность, ведь вы были так добры к нам. Он прекрасно понимает, что было бы с нами, не вступись вы за нас вовремя. Прошу вас, поверьте мне, сударь.

Де Берни улыбнулся и склонил голову:

– Я вам верю. В самом деле, глядя на майора Сэндза, вряд ли можно усомниться в искренности его чувств.

Восприняв ироническое замечание француза как оскорбление, майор побагровел. Но де Берни, не обращая на него внимания, продолжал:

– Я пришел также сказать, что теперь вам больше нет надобности томиться в каюте. Можете спокойно выходить на палубу и дышать воздухом, когда вам заблагорассудится. Вам никто не помешает; но если кто-то все же дерзнет нарушить ваш покой, я поступлю с ним так, чтоб другим было неповадно. Для вас на корме уже приготовлен навес.

Мисс Присцилла поблагодарила его, и засим он удалился.

– Интересно, – проговорил майор, – чего добивается от меня этот пес своими насмешками?

– Наверное, ему хочется, чтоб вы были с ним немного учтивее, – заметила девушка.

– Учтивее? И я еще должен быть с ним учтивым?

Сделав над собой усилие, он подавил гнев и серьезным тоном произнес:

– Не кажется ли вам, Присцилла, что, даже несмотря на наше ужасное положение, нам следует держаться достойно? С какой стати я должен миндальничать с этим типом после всего, что он сделал?

– Разумеется. Особенно после того, как он спас вам жизнь. Ведь, по-вашему, это ерунда? Разве за это он достоин благодарности?

Майор развел руками:

– Это лишь одна сторона медали.

– А вам этого недостаточно? Неужели это благородство не заслуживает уважения?

Задетый за живое, майор чуть было снова не разозлился, однако, посчитав, что будет лучше проявить терпимость, он с грустью проговорил:

– Как жаль, дорогая Присцилла, что вы так дурно судите обо мне.

И, вздохнув, прибавил:

– Вы находите, что во мне нет благородства? Что ж, вы правы. И все же как вы далеки от истины! Вы не способны понять мои чувства. Вы, верно, полагаете, что я думаю только о себе, о своей безопасности? И поэтому, судя по вашим же словам, веду себя неучтиво? Но, дорогая Присцилла, это совершенно не так, и дело здесь не во мне. В противном случае я бы любезничал с ним, как с самым дорогим человеком на свете. Да, я зол и неучтив, но причина тому – вы. Ваш подавленный вид ввергает меня в глубокую печаль, Присцилла, и, глядя на вас, я просто теряю рассудок. Провалиться мне на этом месте, если я лгу!

От искренних слов майора сердце девушки смягчилось. Добрая по натуре, она тотчас почувствовала угрызения совести.

– Мне очень жаль, Барт, но порой я бываю такая несдержанная. Простите меня, пожалуйста, дорогой Барт.

И Присцилла протянула майору руку. Мягко улыбнувшись в ответ, майор взял ее и горячо пожал. Покаянный тон девушки наполнил его душу радостью. Ему тут же вспомнилось стихотворение, которое он однажды слышал во время одного театрального представления. Автором пьески был самый заурядный стихоплет, диалоги, сочетавшие в себе ничтожную толику здравого смысла и обилие всякого вздора, звучали, как показалось майору, вычурно и претенциозно. Обрадовавшись странному и счастливому стечению обстоятельств, помогшему его памяти воскресить эти строки, и совершенно не задумываясь, что скудная суть его мыслей недостойна возвышенной формы стиха, он повторил его про себя: