Есть белая дорога, по которой я еду вниз, и дорога кончается у зеленого утеса, у синего моря, и, когда я добираюсь до конца дороги, я легко поднимаюсь в воздух и лечу к Византии, чтобы воссоединиться с Богом. Я все еще вижу ее яркие фиалковые глаза на коричневатой албанской коже. Она разделяла мою мечту о полете. Я сделал полет тем, чем он должен был стать, — прекрасным воздушным парением, как в природе. Я не принадлежал к тем, кто низводил идею полета до громыхающих металлических труб, везущих человеческий багаж от города к городу, словно мешки с зерном. Что проклятый большой бизнес делает с нашими мечтами и грезами! Им нельзя давать такую большую власть. За кого умирают отважные мальчики? За родину? За семью? За банк?

Я снова заметил Бродманна. Ihteres! Ihteres![718] Он последовал за мной в проулки базара, а потом обогнал. Сначала я увидел его спину, когда он остановился, чтобы изучить какую-то вещицу на прилавке жестянщика. Он повернулся ко мне, сжав в руке декоративный кинжал — такие вещи нравятся людям из определенных племен, которым теперь запрещено носить оружие. Я думаю, что он собирался пустить кинжал в дело, но я умчался, свернув в переулок и скрывшись в темном лабиринте лавочек и киосков, накрытых пальмовыми листами и полосами старого хлопка — солнце, пробивавшееся сквозь них, могло ослепить, если резко выступаешь из тени на свет. Я обошел открытые сточные ямы и кучи грязной земли; потом я выбрался на мощеную булыжником улицу и вернулся на Джема-эль-Фна, к ожидавшему меня водителю. Он доставил меня на завод по производству аэропланов. Я приказал ему приехать опять через два часа.

Немного позже, когда пошел зимний дождь, прибыла в экипаже Рози; как только он остановился, она бросилась ко мне по неровной, залитой гудроном полосе.

— Он все знает! — Рози была ужасно напугана. — Он знает, что я поехала сюда. Ты не можешь представить, что он сделает!

Она позволила мне заплатить и отпустить экипаж. Рози взволнованно сказала, что паша пренебрежительно отзывался о нашем романе, дразня и оскорбляя ее. Она больше не собиралась терпеть унижения.

— Очевидно, он не верит, что мы можем выбраться. Самолет и правда готов?

Вместе мы установили на «Эль-Нахлу» пропеллер. Небольшая машина ровно стояла на широком шасси; черно-желтый полосатый фюзеляж засиял, когда мы выкатили аэроплан наружу. Я затянул последнюю гайку. Роза забралась в кабину и завела двигатель. Приборная панель «роллс-ройса» выглядела в самолете особенно изящно, хотя нам пришлось изменить некоторые элементы управления. Мотор запустился отлично, и пропеллер медленно начал поворачиваться. Потом моя «Пчелка» задрожала и дюйм за дюймом стала двигаться вперед. Она собиралась с силами, чтобы оторваться от земли. Она требовала полета!

Восхищенная Рози выключила мотор, выпрыгнула из машины и обняла меня. В моей душе царила радость — радость великого свершения. Я знал, что создал превосходный аппарат. Я смотрел на машину новыми глазами и видел, как мое будущее вновь обретает реальность! Как только я покажу эль-Глауи, что «Эль-Нахла» способна летать, я буду прощен. Он смирится, он спросит у меня, как может искупить свои сомнения, и я вспомню о фильмах. Он их непременно вернет. С этим багажом, распрощавшись с деловым партнером, я отправлюсь в Рим за славой и богатством! Я проклинал самого себя за идиотизм. Мне не следовало поддаваться страху, прислушиваться к словам мистера Микса. Паша, конечно, позабудет о моей неудаче. Так делали дела на Востоке… Но когда я сказал Розе фон Бек, что теперь нам нужно только ждать восстановления хороших отношений с пашой, она посмотрела на меня с поистине животным ужасом, и я немедля уверил ее: мы уедем как можно скорее. Я сказал, что готов ради нее на любые жертвы. Успокаиваясь, она прошептала, что всегда ценила мою дружбу. Мы держались за руки, испытывая сильнейшие платонические чувства. Нас окружали огромные горы Атласа, жестокие и прекрасные, как сам Марракеш, гордые, как берберские воины. Снежные вершины устремлялись к бледно-голубым небесам.

Изумрудные пальмы покачивались под слабым южным ветром. Муэдзин в далеком городе начал долгую молитву о славе Божией. Я отпустил ее руку.

— Спасибо. — Ее искренность казалась почти трогательной.

Я никогда не забуду тот миг.

— Я верю тебе, — произнесла она. — Я действительно нашла своего Лоэнгрина.

Она скрылась в помещении, когда вернулся мой водитель. Она сама найдет путь домой. Она сказала, что мне не стоит за нее волноваться.

Когда я возвратился к себе, то обнаружил, что все двери широко распахнуты, а слуги сбежали. Было вынесено все. Вещи, включая любые мои документы и мебель, исчезли. Без сомнения, паша теперь знал, что произошло с его машиной.

Я помчался наружу, но водитель уже уехал. У меня не оставалось выбора — только отправиться обратно в Марракеш пешком. Паша пребывал в таком настроении, что голос рассудка на него просто не подействовал бы. Моя единственная надежда состояла в том, чтобы добраться до меллы и спрятаться, пока я не смогу улизнуть на аэродром следующим утром. Я видел повсюду руку Бродманна. Разумеется, именно он написал этот сценарий! Я начал понимать природу игр паши с мисс фон Бек, начал понимать, почему она так стремилась сбежать.

Пока я поспешно шагал по темнеющей дороге к городским воротам, ряды пальм превращались в зловещих врагов, тая десятки различных опасностей; иногда я бросался бегом. Когда я остановился, чтобы отдышаться, то понял, что все мое тело содрогается. Другой житель Запада, не ведавший о всемогуществе тирана, начал бы нервничать гораздо позже. Но я уже обладал большим опытом. Я легко мог вообразить, какую участь уготовил мне эль-Глауи. Я знал, что заставляют делать под пытками. Я помнил, как мечтал о смерти и все-таки был готов на что угодно, лишь бы мне сохранили жизнь. Я не мог еще раз вынести подобное унижение.

Еще оставалась вероятность, что паша подстроил какой-то хитроумный розыгрыш, постаравшись преподать мне урок, возможно, для того чтобы я сделался более верным слугой в будущем. Оставалось молиться лишь об этом. Спасти меня могло только чудо и ничто иное. Когда я проскользнул через узкие ворота в медину и двинулся по темным извилистым улицам, ведущим к мелле, я задумался, не совершаю ли глупости, разыскивая еврея. Возможно, он уже был мертв? Но у меня не осталось других надежд. Я удирал так, как обреченный жук-скакун бежит по горящему бревну; я знал, что шансы на спасение — лишь иллюзия. Я едва мог думать из-за тяжести в груди, спазмов в кишечнике и желудке, из-за стука моего несчастного сердца. Я постоянно стану сожалеть о том, что не отправился прямо во дворец паши, чтобы умолять его о милосердии. У меня было доказательство его доверия. Мне удалось бы избавиться от мучений, испытанных, когда я проник в обиталище евреев, оставил позади проходы и лестницы, маленькие мощеные улочки, миновал дверные проемы и перекрестки и ступил в сырой зловонный лабиринт крошечных комнат, за дверьми которых царила тишина. И когда такая же дверь затворилась за моей спиной, а голова месье Жозефа поднялась в воздух на острие ятагана паши и повисла прямо передо мной, я понял, что, как напуганный пес, сам пробрался в темницы эль-Глауи.