Мрачный, понурый, я осмотрелся, нельзя ли чем-нибудь разжиться в шлюпке. Там имелись дымовые шашки, сигнальные ракеты и достаточный запас еды и питья — ведь нас было всего двое. Кого же судьба предназначила мне в напарники? Кого я колошматил прошлой ночью, бил из последних сил? Каких еще бед мне от него ждать? В шлюпке я оказался с матросом, выполнявшим обязанности корабельного плотника, и это можно было считать большой удачей, поскольку руки у меня слабые. Напарник мой, укрепив стоймя весло, соорудил нечто вроде паруса и заверил, что мы находимся не больше чем в двухстах милях от Канар и при благоприятном стечении обстоятельств нас аккурат к ним прибьет. Он сказал, что изучал карты и знает точно наше местонахождение и направление течений. Он утверждал это уверенно, с большим знанием дела. О вчерашнем моем нападении, криках и проклятиях не было и речи. -

Он был коренаст и плотен, с большой, коротко стриженной головой. В щетине его виднелись седые волосы, но появились они не от возраста: усы, окаймлявшие скорбно опущенные уголки рта, были совершенно темными. Глаза под стеклами очков отливали голубизной. Вытертые на коленях форменные штаны еще не просохли и темнели на щиколотках.

Дав волю воображению, можно было представить, каклет в десять он зачитывался «Механикой для любознательных».

Мы молча разглядывали друг друга.

— Вы мистер Марч, интендант, — наконец произнес он.

Голосом был звучным и приятным, с интонациями образованного человека.

— Верно! — крикнул я, удивленный этой внезапной виолончельностью тембра.

— Бейстшоу, судовой плотник. А вы, случайно, не из Чикаго, как и я?

Фамилию Бейстшоу я когда-то слышал.

— Ваш папаша не занимался недвижимостью? В двадцатых в окружении Эйнхорна был некто Бейстшоу.

— Он и этим промышлял немного. Но больше торговал сельскохозяйственной продукцией. «Бейстшоу, лучшие продукты», помните?

— Нет, Эйнхорн придумал ему другое прозвище.

— Какое же?

Идти на попятный было поздно, и я сказал:

— «Бейстшоу, Свинячьи Отходы».

Бейстшоу расхохотался. Зубы у него были крупные.

— Здорово! — восхитился он.

Вообразите только: катастрофа, безлюдье, смертельная опасность, тревога о будущем, и внезапное дружеское расположение к земляку вплоть до шуток и прозвищ!

Но уважения к отцу я в нем не почувствовал, и это мне не понравилось.

Уважение? Выяснилось, что он прямо-таки ненавидит отца. И радуется его смерти. Я готов поверить, что старик Бейстшоу был тираном, скупердяем и вообще человеком ужасным, но все же являлся отцом этого парня!

В соответствии с нашим настроением и сменой дня и ночи океан и небо над ним окрашивались то в яркие, то в мрачные тона, расцвеченная блестками вода с наступлением темноты начинала гневно бурлить. Днем было нечем дышать от зноя, и мы прятались под грубую ткань самодельного паруса, дававшего кусочек тени. К счастью, в первые несколько дней стоял штиль.

Я попытался смирить свое беспокойство и не задаваться вопросом, увижу ли когда-нибудь Стеллу или Маму и братьев, Эйнхорна, Клема. Дымовые шашки и сигнальные ракеты я держал наготове и сухими. Шансы, что нас подберут, были неплохими: в этой части Атлантики курсировало немало судов; потони мы южнее, дела обстояли бы хуже.

Порой жара становилась нестерпимой и, казалось, ссыхалась даже вода; соль начинала в ней потрескивать и шуршать, будто тающий снежный сугроб.

Бейстшоу не спускал с меня глаз, наблюдая через очки. Мне чудилось, что и во сне он бдит, пристально, чуть откинув голову, вглядываясь в мое лицо. Даже кузина Анна Коблин не смотрелась в зеркало с таким вниманием. Он сидел, выпятить плотную грудь, тяжелый, внушительный. Было в нем что-то лошадиное, не хватало только копыт. Хорошо, что в ту первую ночь он не дал мне сдачи. Но тогда мы оба слишком обессилели, чтобы драться по-настоящему. А теперь он словно забыл об этом и вел себя как ни в чем не бывало — сильный, уверенный и совершенно непоколебимый. Он любил посмеяться, но и захлебываясь смехом, взрывы которого далеко разносились над водой, не упускал меня из виду, пронзая взглядом маленьких голубых глазок.

— Слава Богу, я не утоп, — сказал он. — По крайней мере пока. Уж лучше с голоду помереть или замерзнуть. Только не утонуть. Папаша мой, знаете, как раз и утонул.

— Вот как? — Стало быть, прощай, Свинячьи Отходы. Тогда-то я и узнал о его смерти.

— Да. В Монтроуз-Бич утонул. На отдыхе. Предприниматели частенько на отдыхе помирают — ведь в другое время им и помереть-то недосуг, заняты очень. А тут расслабятся — кондрашка и хватит. Отец помер от сердечного приступа. _

— Но вы же сказали — утонул.

— Ему стало плохо, он упал в воду и утонул. Рано поутру. Сидел на пирсе, читал «Трибюн». Он вечно вставал ни свет ни заря. Привычка торговца. Приступ был не такой уж сильный, и он бы выжил, да вода его сгубила — набралась в легкие.

Бейстшоу, как я понял, любил разговоры на медицинские и научные темы.

— Его нашла береговая охрана. И уже днем в газетах появилась версия убийства или какой-то разборки. Дескать, в кармане у него была толстая пачка денег, кольца на пальцах и всякое такое. Я прямо взбесился, когда прочитал. И сразу бросился на Брисбен-стрит задать им жару. Вздумали тоже людей баламутить! Мама, бедная, сама не своя была. Убийство! Я заставил их дать опровержение.

Знаю я эти опровержения — на тридцатой странице мелким шрифтом.

Тем не менее об этой своей победе Бейстшоу говорил с искренней гордостью. Еще он рассказал, как после смерти отца, надев отцовскую широкополую шляпу, взял из гаража его «кадиллак» и разбил. Нарочно врезался в стену. Потому что отец трясся над ним, пылинки сдувал с этого «кадиллака», словно то была не машина, а какие-нибудь драгоценные швейцарские часы, а сына и близко не подпускал. Вообще Свинячьи Отходы был большим педантом и не любил, когда кто-то ломается. И если в приступе гнева ему хотелось бить посуду, миссис Бейстшоу быстренько говорила: «Арон, Арон! Ящик!» В выдвижном ящике кухонного буфета хранились жестяные коробки из-под печенья — их держали там специально для того, чтобы ему было что крушить и топтать ногами. И как бы он ни был зол, но о коробках помнил и никогда не бил фарфоровую посуду.

Рассказывая мне об этом, Бейстшоу смеялся; мне же было жаль старика.

— На похоронах эту машину не использовали — была в ремонте. Похороны получились в старинном стиле, по моде. А первое, что я сделал, едва старик окочурился, — это порвал со своей кузиной Ли. Отец заставил меня обручиться с ней, потому что я, дескать, посмеялся над ее чувствами. Ну а когда он окочурился, жениться мне было уже не резон!

— Посмеялся над чувствами? В каком это смысле?

— Ну, перепихнулся с ней. Но я поклялся, что ему не удастся меня окрутить, — не доставлю я ему такого удовольствия.