уволены. Одновременно он принимает меры к обезопасению возвращающихся к работе почтовых и телеграфных служащих от насилий революционеров и, кроме того, арестует главных вожаков московского съезда делегатов. Почтово-телеграфные служащие, из которых многие, впрочем, бастовали поневоле от страха перед репрессиями со стороны Совета рабочих депутатов, постигают, что на этот раз законная власть окажется тверже и сильнее власти революционной. Они возвращаются на работу и тем одновременно наносят сильнейший удар престижу революционного центра.

Да, это был несомненно поворотный пункт революции 1905 г. Отдельные и даже весьма бурные ее проявления, как, например, Московское вооруженное восстание, еще происходят до самого конца 1905 г., но дело революционеров с этого момента ими проиграно.

Власть вновь уверовала в себя, наоборот, революционные организации почувствовали свою слабость.

Торжество власти было тем более полное, что одновременно с принятием им решительных мер по отношению к почтово-телеграфным служащим Дурново, циркулярной телеграммой, предписывает всем местным властям тотчас арестовать всех достаточно обнаруживших себя к тому времени местных революционных вожаков и дела о них препроводить в департамент полиции, что почти повсеместно беспрепятственно и производится.

Наконец, 27 ноября Дурново арестует председателя Петербургского Совета рабочих депутатов помощника присяжного поверенного Хрусталева-Носаря. Личность эта оказывается весьма ничтожной: во время ареста с ним приключается даже медвежья болезнь[546].

Заменив Хрусталева на председательском месте Троцким-Бронштейном, Совет рабочих депутатов и иные революционные центры, видя, что власть перестала шутить, приходят к заключению, что, если не изыскать нового средства для обессиления правительства, их замыслы едва ли осуществятся. Таким средством они избирают обращение к населению с особым заявлением, пышно озаглавленным «Манифестом».

Заявление это исходит кроме Совета рабочих депутатов от главного комитета Всероссийского крестьянского союза[547], центрального и организационного комитетов Российской социал-демократической рабочей Партии, Центрального комитета партии социалистов-революционеров и Центрального комитета Польской социалистической партии.

Напечатанное 2 декабря 1905 г. не только в революционных органах — «Начало»[548], «Новая жизнь»[549] и «Сын отечества», но и в некоторых буржуазных газетах («Русь», «Свободная Россия»[550], «Русская газета»[551]), оно между прочим гласит:

«Мы решаем: отказаться от взноса выкупных и всех других платежей; требовать при всех сделках, при выдаче заработной платы и жалованья уплаты золотом, а при суммах меньше пяти рублей полновесной звонкой монетой; брать вклады из ссудосберегательных касс и из государственного банка, требуя уплаты всей суммы золотом… Мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну с народом».

Воззвание это было, конечно, рассчитано на то, чтобы посеять панику среди обывателей, вложивших свои деньги в сберегательные кассы.

Исполнение, хотя бы и частичное, населением этого приказа могло бы иметь самые тяжелые последствия и поставить правительство в безысходное положение[552], тем более что одновременно подрывало наш международный кредит.

Дурново, конечно, сразу это понял и решил, не ожидая дальнейшего развития событий и вящего укрепления престижа власти, нанести революционному центру окончательный удар. 3 декабря он производит арест этого центра, который все еще представляется населению обладателем некоторой революционной силы и принципов, которого оно почти не смеет ослушаться. Оцепив полицией во время его пленарного заседания Совет рабочих депутатов, он его целиком заключает в тюрьму.

Шаг это был решительный и, по имевшимся тогда у правительства представлениям, рискованный: признавалось, что последствием его явится немедленное возобновление всеобщей забастовки и выступление всего рабочего населения Петербурга. Дурново понял, однако, что только решительным ударом по этому революционному центру можно было окончательно развенчать его значение в глазах населения и тем если не вполне предупредить гибельность для правительства и страны последствия выпущенного им «Манифеста», то, по крайней мере, значительно ослабить его силу и значение. Последствием его все же явилось извлечение населением из государственных сберегательных касс до 300 миллионов рублей.

Иначе смотрел на положение вещей Витте. С того самого момента, как для него выяснилось, что Манифест 17 октября не внес успокоения в общество и не превратил его самого в кумира страны, он стал обнаруживать полнейшую растерянность и утратил сколько-нибудь определенную политическую линию.

Весьма чувствительный к проявляемым общественностью по отношению к нему чувствам и к отзывам прессы, он не мог спокойно переварить и те статьи, которыми награждала его социалистическая печать. «Приказчик самодержавия», «чиновный, честолюбивый чиновник, и только» говорили про него «Начало» и «Новая жизнь», а «Русское богатство» к этому прибавляло: «как министр финансов Витте разорил Россию, как премьер он зальет ее кровью и все только, чтобы спасти свою карьеру». Немногим лучше, как мы видели, отзывалась о нем и правая печать. Не препятствуя при таких условиях Дурново подавлять суровыми мерами революционные выступления, Витте тем не менее стремился лично сохранить перед общественностью либеральный лик и по издавна установившейся в нем привычке продолжать действовать столь излюбленными им средствами — лестью и обманом. К бастующим возбужденным рабочим он обращается с воззванием, в котором называет их «братцы» и уговаривает их вести себя добродетельно, причем обещает им всякие блага.

Да, в ноябрьские и декабрьские дни 1905 г. Витте предстал перед лицами, даже близко его знавшими, в новом свете. Куда девалась его самоуверенность, неограниченная смелость и ни перед чем не останавливающийся натиск. Как в беседах со своими сотрудниками, так даже и в заседаниях Совета министров, коль скоро вопрос сколько-нибудь касается текущих событий и мер, ими вызываемых, Витте обнаруживал не только отсутствие вперед продуманной и твердо принятой линии действия, но и полную растерянность. Приобретенного перед лицом общественности, как ему чудилось, капитала либерализма он всемерно опасался лишиться, но в равной мере если не высказывает, то выказывает опасение быть сметенным революционной волной. Отсюда усиленное заигрывание со всеми слоями общественности, с одной стороны, и предоставление Дурново свободы действий в отношении подавления революции, с другой.

Последнее не мешало ему, однако, где он считал это для себя выгодным, стремиться внушить, что он лично не сочувствует образу действия Дурново и терпит его поневоле ввиду той поддержки, которую последний встречает у престола. Весьма возможно, что руководило им при этом и желание обеспечить собственную безопасность от террористических покушений, ибо, увы, физической храбростью Витте не обладал. Надо полагать, что именно от этого в значительной степени происходила и его неуравновешенная растерянность в эту эпоху его деятельности. Лояльностью к монарху его образ действий тоже не отличался.

Образчиком его стремления направить непосредственно на государя чувства неприязни за неисполнение правительством требований, предъявленных радикальными кругами общественности, может служить ответ, данный им представителям земско-городского съезда, собиравшегося в Москве с