— Помочь им может один только шах Ала ад-Даула, — ответил Ибн Сина. — Надо повергнуть прошение к его стопам.

Вместе с Ибн Синой Роб поехал по улицам Исфагана, а встречные отводили в сторону глаза, не желая унижать Ибн Сину своей жалостью.

В Райском дворце их встретил Капитан Ворот. Он проявил любезность, положенную в отношении Князя лекарей, но вместо шахского кабинета провел их в передний покой.

Фархад покинул их, но вскоре возвратился и сказал: царь весьма опечален тем, что сегодня не может уделить им время.

— Мы подождем, — сказал на это Ибн Сина. — Быть может, явится какая-нибудь возможность.

Фархад радовался падению могущественного царедворца. Кланяясь Робу, он даже улыбнулся.

Они прождали весь день, а к вечеру Роб проводил Ибн Сину домой. Утром они возвратились во дворец. Фархад по-прежнему стремился сохранять всю свою любезность. Он проводил их в ту же переднюю и позволил томиться там ожиданием, хотя скоро стало ясно, что шах не примет их. Тем не менее они ждали. Ибн Сина почти не разговаривал. Один раз он вздохнул:

— Мне она всегда была все равно что дочь. — Помолчал, потом добавил: — Чем впрямую столкнуться с визирем, шаху куда легче делать вид, что решительный удар, нанесенный Кандраси, для царя лишь мелкий укол.

Весь второй день они провели в стенах Райского дворца. Постепенно становилось ясно: невзирая на всю славу и влияние Князя лекарей, несмотря на то, что Карим был любимцем царя, шах Ала ничего предпринимать не станет.

— Он предпочитает сдать Карима с потрохами имаму Кандраси, — мрачно сказал Роб. — Будто они играют между собой в шахскую игру, а Карим — лишь фигура, которой можно пожертвовать без больших сожалений.

— Через два дня состоится Большой прием, — проговорил Ибн Сина. — Надо облегчить шаху задачу помочь им. Я при всех обращусь к нему с просьбой о помиловании. Я — муж обвиняемой, а Карима любят все. Народ поднимет крик в поддержку моего прошения о спасении героя чатыра. Шаху останется лишь представить дело так, что он проявляет милосердие, идя навстречу желанию своих подданных. — Если произойдет так, — добавил Ибн Сина, — Кариму, вероятно, дадут двадцать ударов палкой, а Деспину подвергнут порке и запретят ей до конца жизни покидать дом мужа.

Но при выходе из Райского дворца они встретили аль-Джузджани, который ожидал их там. Мастер-хирург любил Ибн Сину не меньше, чем все остальные. Из любви он и взял на себя задачу сообщить им дурные вести.

Карима и Деспину уже судил шариатский суд. Выступили три свидетеля, все трое почтенные муллы. Ни Карим, ни Деспина не пытались отрицать свою вину — несомненно, ради того, чтобы избежать пытки. Муфтий, судья, приговорил их обоих к смертной казни, которая должна свершиться завтра поутру:

— Женщина Деспина подлежит отделению головы от туловища. Кариму Гаруну надлежит вспороть живот.

Роб растерянно переглянулся с Ибн Синой. Он ожидал, что Учитель скажет аль-Джузджани, каким еще образом можно спасти Карима и Деспину, но старик лишь покачал головой.

— Исполнение приговора мы отвратить не можем, — сокрушенно проговорил он. — В наших силах лишь позаботиться о том, чтобы смерть пришла к ним милосердно.

— Тогда нужно кое-что сделать, — тихо сказал аль-Джузджани. — Подкупить кого нужно. А вместо лекарского помощника в тюрьму калантара надо послать врачевателя, которому мы можем доверять.

Весенний воздух был теплым, но Роба продрал мороз по коже.

— Пусть это буду я, — сказал он.

* * *

В ту ночь он не смог уснуть. Поднялся еще до зари и поехал на гнедом по темным городским улицам. Оказавшись у дома Ибн Сины, Роб в глубине души еще надеялся разглядеть во мраке фигуру евнуха Вазифа. В комнатах обеих башен не было ни света, ни жизни.

Ибн Сина передал ему кувшин виноградного сока.

— Сок густо насыщен производными опия и порошком чистого семени конопли под названием буинг, — наставлял он Роба. — В этом есть известный риск. Они должны выпить как можно больше этого напитка. Но если кто-то из них выпьет чересчур много и не сможет идти на казнь своими ногами, то вместе с ними умрешь и ты.

— С Божьей помощью, — кивнул Роб, чтобы подтвердить: смысл наставления он вполне понял.

— Да будет милостив к тебе Аллах, — откликнулся Ибн Сина, и не успел Роб выйти из комнаты, как Учитель стал нараспев читать стихи из Корана.

В тюрьме Роб объявил часовому, что он лекарь, и получил стражника в сопровождение. Сначала они направились к тем камерам, где содержались женщины. В какой-то из них — это было отчетливо слышно — женщина то напевала, то безутешно рыдала. Роб испугался, что эти безумные звуки издает Деспина, но ошибся. Она спокойно ожидала своей участи в крошечной камере, немытая, не надушенная, со спутанными прядями волос. Ее худенькое стройное тело закутали в грязные черные одеяния.

Роб поставил на пол кувшин с буингом, подошел к Деспине и откинул ее вуаль.

— Я принес тебе питье.

Впоследствии он всегда станет думать о ней как о femina[204], словно вобравшей в себя черты его сестры Анны-Марии, жены Мэри, той продажной девки, что обслуживала его в повозке на майдане, да и вообще всякой женщины, какую он только встречал на своем жизненном пути.

В глазах Деспины стояли слезы, однако от буинга она твердо отказалась.

— Ты должна это выпить. Это поможет тебе.

Она отрицательно покачала головой. «Я и так скоро буду в раю», — молили и убеждали Роба ее полные страха глаза.

— Отдай лучше ему, — прошептала она, и Роб простился с Деспиной.

Гулким эхом отдавался в коридоре каждый шаг, когда Роб вслед за стражником прошел вдоль рядов камер, спустился по двум коротким лестничным пролетам, снова оказался в таком же каменном туннеле, вошел в такую же тесную камеру.

Друг его был бледен.

— Значит, ты, европеец!

— Я, Карим.

Они обнялись, крепко сжимая друг друга.

— А она?..

— Я был у нее только что. Она держится молодцом.

— Я ведь, — вздохнул Карим, — несколько недель даже не слышал ее голоса! Вот и пошел тогда, чтобы хоть услышать, ты понимаешь? Я был совершенно уверен, что слежки за мной нет.

Роб кивнул.

У Карима дрогнули губы. Он схватил протянутый ему кувшин и пил жадно, вобрав в себя две трети содержимого, прежде чем вернул.

— Это поможет. Ибн Сина изготовил собственноручно.

— Старик, которого ты боготворишь. А я частенько мечтал подсыпать ему яду, тогда она досталась бы мне.

— У каждого бывают злые мысли. Но ты бы этого никогда не сделал. — Робу почему-то казалось важным, чтобы Карим услышал это от него, пока еще не подействовал наркотик. — Ты меня слышишь?