Докопаться до этого понимания было задачей Клеймбохера, а не его. «Я — Хебстер. Я нанимаю людей, чтобы они решали задачи. Затем я из этого делаю деньги».

Кто-то преградил ему дорогу. Кто-то другой взял его за руку.

— Я — Хебстер, — машинально повторил он, но уже вслух. — Алгернон Хебстер.

— Именно этот Хебстер нам и нужен, — проговорил Фунатти, крепко вцепившись ему в руку. — Вы не откажетесь проследовать с нами?

— Это арест? — спросил Хебстер у более высокого Йоста, который посторонился, чтобы пропустить его. Йост трясущимися пальцами поглаживал свою кобуру.

Сотрудник ССК пожал плечами:

— К чему задавать лишние вопросы? Просто следуйте с нами и будьте чуточку повежливее. С вами хотят поговорить.

Хебстер позволил протащить себя через вестибюль, украшенный фресками художников-модернистов, и с благодарностью кивнул швейцару, который, глядя сквозь его конвоиров, радостно проговорил: «Добрый день, мистер Хебстер». Он довольно сносно устроился на заднем сиденье автомобиля ССК — это была последняя модель «одноколесника Хебстера».

— Странно видеть вас без телохранителей, — бросил через плечо Йост, севший за руль.

— Я предоставил им отгул.

— Как только закончили дело с Первачами? О нет, — признал Фунатти, — нам так и не удалось найти, куда вы их запрятали. Ваше здание, мистер, такое огромное!.. А Специальной следственной комиссии ОЧ катастрофически не хватает сотрудников.

— И им, не забывай, катастрофически мало платят, — добавил Йост.

— Даже если бы хотел, не смог бы забыть, — заверил его Фунатга. — Знаете, мистер Хебстер, на вашем месте я не стал бы отпускать телохранителей. Сейчас за вами охотятся люди, которые раз в пять опаснее Первачей. Я имею в виду «Человечество превыше всего».

— Придурки Вандермеера Демпси? Спасибо, что предупредили, но Я надеюсь выжить.

— Ну вот и хорошо. Главное — не давайте им форы. Их ряды растут быстро и стремительно. У одного только «Вечернего гуманитария» огромный тираж. А потом добавьте еще еженедельные газеты, дешевые брошюрки, листовки — все вместе представляет собой впечатляющую пропагандистскую машину. Изо дня в день они со страниц прессы ведут атаку на людей, которые делают деньги на Пришельцах и Первачах. Разумеется, на самом деле их цель — ОЧ, как всегда, но рядовой Преждевсегош-ник, повстречав вас на улице, не раздумывая перережет вам глотку. Не тревожитесь? Извините. Что ж, возможно, вам понравится вот это. «Вечерний гуманитарий» дал вам остроумное прозвище. — Йост захохотал. — Скажи ему, Фунатти.

Президент корпорации благожелательно посмотрел на коротышку.

— Они называют вас, — четко и с удовольствием произнес Фунатти, — они называют вас межпланетным сводником!

* * *

Вынырнув наконец из магистрального туннеля, машина выехала на новейшее Истсайдское воздушное скоростное шоссе, в просторечии известное как Маршрут пикирующего бомбардировщика. Около Сорок второй улицы — самого перегруженного въезда в Манхэттен — Йост не успел проскочить на разрешающий сигнал. Он рассеянно ругнулся, и Хебстер машинально кивнул в знак согласия. Они смотрели, как секция лифта, уменьшаясь в размерах, уплывает вниз, а машины, выезжающие на шоссе, по спирали поднимаются справа. Между ними взлетали вверх и опускались мощные портовые платформы, а далеко внизу, сложенные, словно множество карточных колод, ждали своей очереди подмостки для пешеходов.

— Смотри! Вон там, прямо над головой! Видишь?

Хебстер и Фунатти посмотрели туда, куда показывал длинный трясущийся палец Йоста. В двухстах футах к северу от выезда и почти в четверти мили над их головой висел, словно зачарованный, какой-то коричневый объект. Время от времени сияющая голубая точка оживляла тяжелый мрак, заключенный в эту кувшинообразную форму, и, кружась, исчезала, чтобы уступить место другой.

— Глаза? Тебе не кажется, что это глаза? — спросил Фунатти, рассеянно потирая друг о друга темные кулаки. — Я знаю, что говорят ученые: каждая точка эквивалентна одной личности, а вся бутылка — вроде как семья или, может, город. Только вот откуда они знают? Это ведь только теория, как я понимаю. Я говорю, что это глаза.

Йост наполовину высунул из открытого окна машины свое мощное тело, прикрыв от солнца глаза форменной фуражкой.

— Вы только поглядите! — сказал он через плечо. В его голосе появились гнусавые нотки, — кипящие внутри эмоции вернули давно забытый акцент. — Ишь, сидит там, уставился и смотрит! Подумайте только, как интересно: люди съезжают и выезжают на переполненное шоссе! Ведь не скажет «прошу прощения», когда мы пытаемся заговорить с ним, когда хотим узнать, откуда оно и зачем пожаловало, кто оно такое. Куда там! Оно слишком недосягаемо, чтобы общаться с нам подобными. Но оно может наблюдать за нами — часами, днями, ночами, зимой и летом! Оно может наблюдать за нами, когда мы занимаемся своими делами. И каждый раз, когда мы, тупые двуногие животные, пытаемся решить какую-нибудь слишком сложную для нас задачу, появляются проклятые «точки в бутылке», которые наблюдают, усмехаются и…

— Эй, парень, — Фунатти протянул руку и дернул своего напарника за зеленый китель. — Полегче там. Мы как-никак ССК, при исполнении.

— А! Какая разница! — Йост злобно усмехнулся, сел на свое место и надавил на кнопку газа. — Хотел бы я, чтобы у меня сейчас был в руках папочкин старый малютка «М-1», — Они проехали вперед, мягко вкатились на следующую длинную секцию лифта и начали опускаться, — Не посмотрел бы даже на то, что могут пиньнуть.

«И это говорит сотрудник 04,— размышлял Хебстер, поче-му-то чувствуя себя крайне неуютно. — Не просто сотрудник ОЧ, если уж на то пошло, а член специального подразделения, которого тщательнейшим образом проверяли на отсутствие антиперваческих предрассудков, приносивший присягу соблюдать резервационное законодательство безо всякой дискриминации, и убежденный сторонник концепции, что человек как-то сумеет достигнуть равенства с Пришельцем».

А с другой стороны, сколько люди могут глотать дерьмо? То есть люди, лишенные коммерческой жилки. Его отец сам мало-помалу выбился из толпы крохоборов и воспитал своего единственного сына так, чтобы тот постоянно стремился к еще большей власти, всегда искал лишний процент дохода. Однако другие люди, очевидно, лишены таких всепоглощающих страстей, как с сожалением понимал Алгернон Хебстер.

Им было невыносимо жить среди достижений, которые Пришельцы сделали ничтожными. Мучительно знать наверняка, что наиболее яркие озарения, на какие они только способны, самые хитроумные конструкции и величайшее мастерство могут быть скопированы — и превзойдены — за одно мгновение какими-то чужаками и представляют для них интерес лишь как объекты коллекционирования. Ощущение неполноценности достаточно чудовищно, если даже его просто воображают. Когда же оно из ощущения превращается в знание, когда неполноценность неизбежна и самоочевидна, когда она касается любого аспекта созидательной деятельности, то становится невыносимой и сводит с ума.