– Это ужасно, что ты так говоришь, – отшатнулся Кулум.

– Да. Но с тобой я на данный момент закончил, так что прикуси язык. – Струан круто повернулся к Броку, зная, что доставил этой отповедью большое удовольствие и ему, и Горту. – Так сколько требуется времени, Тайлер?

– Неделя. Неделя – ни больше ни меньше. – Брок опять посмотрел на Кулума, и опять голос его потеплел. – Нет ничего страшного в том, чтобы узнать срок, парень, и не беда, если ты спрашиваешь ответа как мужчина мужчину. Это правильно. Неделя, Дирк. Это удовлетворит твою растреклятую неучтивость?

– Да. Спасибо, Тайлер. – Струан подошел к двери и широко распахнул ее, пропуская Брока вперед.

– После тебя, Дирк.

Вернувшись в спокойную, безопасную тишину своей каюты на «Отдыхающем облаке», Струан рассказал Мэй-мэй обо всем, что произошло.

Она слушала его внимательно, не скрывая своего восторга.

– О, хорошо, тайпан. Очень хорошо.

Он снял сюртук, который она тут же приняла у него, чтобы повесить в шкаф. При этом движении из широкого рукава ее платья выпал свиток. Струан поднял его и развернул.

Это была изящная китайская акварель, испещренная многочисленными иероглифами. Она изображала морской пейзаж с крошечной фигуркой мужчины, склонившегося в низком поклоне перед женщиной, у подножия высоких, окутанных туманом гор. От скалистого берега отплывал сампан.

– Откуда это здесь взялось?

– А Сам принесла из Тайпиншаня, – ответила Мэй-мэй.

– Красиво, – сказал он.

– Да, – спокойно согласилась Мэй-мэй.

Она вновь испытала благоговение перед удивительной утонченностью дедушки Жэнь-гуа. Он прислал свиток одному из своих помощников в Тайпиншане, у которого Мэй-мэй время от времени покупала нефрит. А Сам приняла его, ничего не подозревая, как самый обычный подарок для своей госпожи.

И хотя Мэй-мэй была уверена, что А Сам и Лим Динь рассмотрели картину и иероглифы очень внимательно, она знала, что им никогда не прочесть тайного послания, которое там содержалось. Оно было слишком хорошо спрятано. Даже на личной фамильной печати ее дедушки была искусно оттиснута другая печать! И стихотворение – «Шесть гнезд улыбаются, глядя на парящих орлов, / Восход солнца отсвечивает Зеленым Огнем, / И стрела возвещает появление птенцов надежды» – было таким простым и прекрасным. Действительно, кто, кроме нее, мог бы догадаться, что он благодарит ее за сообщение о шести миллионах выкупа, что «Зеленый Огонь» – это «тайпан» и что он намерен послать ей вестника, которого она опознает по стреле, предъявленной им в той или иной форме, и который сделает для нее все, что только возможно.

– Что означают эти иероглифы? – спросил Струан.

– Трудно пересказать, тайпан. Я не знаю всех слов, но тут говорится: «Шесть птичьих домиков улыбаются огромным птицам, плавающим наверху, зеленый огонь виден в поднимающемся солнце, стрела приносит… – она наморщила лоб, подыскивая нужное английское слово, – …приносит маленьких птичек надежды».

– Это же бессмыслица, клянусь Богом! – Струан рассмеялся.

Она счастливо вздохнула:

– Я обожаю тебя, тайпан.

– Я обожаю тебя, Мэй-мэй.

– В этот следующий раз, когда мы будем строить наш дом, первым делом, пожалуйста, пригласи джентльмена по фэншуй, хорошо?

Глава 30

На рассвете Струан отправился на борт «Махараджи Калькутты», торгового судна, на котором Сара возвращалась домой. Корабль принадлежал Ост-Индской компании. Он должен был отплыть через три часа, когда начнется отлив, и команда занималась последними приготовлениями.

Струан спустился вниз и постучал в дверь каюты, которую занимала Сара.

– Войдите, – услышал он ее голос.

– Доброе утро, Сара. – Он закрыл дверь за собой.

Каюта была большой и удобной. Кругом в беспорядке валялись игрушки, одежда, сумки, туфли. Полусонный Лохлин жалобно попискивал в своей крошечной кроватке у окна.

– Ты все собрала, Сара?

– Да.

Он достал из кармана конверт:

– Здесь вексель на предъявителя на пять тысяч гиней. Ты будешь получать такой же каждые два месяца.

– Ты очень щедр.

– Это твои деньги – по крайней мере, это деньги Робба, мне они не принадлежат. – Он положил конверт на дубовый стол. – Я лишь выполняю его посмертную волю. Я написал здесь об открытии траст-фонда, как он хотел. В скором времени ты получишь все необходимые бумаги. Я также попросил отца встретить твой корабль. Не хотела бы ты пожить в моем доме в Глазго, пока не подыщешь дом себе по вкусу?

– Твоего мне ничего не нужно.

– Я написал нашим банкирам, чтобы они принимали векселя за твоей подписью – опять же в соответствии с распоряжениями Робба – на сумму до пяти тысяч гиней в год сверх твоего содержания. Ты должна понимать, что ты богатая наследница, и я считаю своим долгом напомнить тебе об осторожности: найдется немало тех, кто постарается украсть твое богатство. Ты молода, у тебя впереди целая жизнь…

– Мне не нужны твои советы, Дирк. – Сара впилась в него ненавидящим взглядом. – Что касается того, чтобы получить причитающуюся мне долю, я сама о себе позабочусь. Всегда заботилась. А что до моей молодости, так я заглянула в зеркало. Я стара и безобразна. Я это знаю, и ты это знаешь. Моя жизнь кончена! А ты прекрасно устроился на своем проклятом заборе и забавляешься, двигая фигурками внизу: мужчины против мужчин, женщины против женщин. Ты рад, что Рональда мертва – она с лихвой отслужила свое. И ее смерть чудесно расчистила дорогу для следующей. Кто это будет? Шевон? Мэри Синклер? Дочь герцога, быть может? Ты всегда метил высоко. Но, кто бы она ни была, она будет молода и богата, и ты высосешь из нее все соки, как и изо всех остальных. Ты пьешь кровь у каждого, кто рядом с тобой, и ничего не даешь взамен. Будь же ты проклят перед Господом, который видит нас сейчас! И я молю Его, чтобы Он позволил мне пережить тебя и плюнуть на твою могилу.

Малыш в кроватке громко заплакал, но ни Сара, ни Струан не слышали этого плача, глядя в глаза друг другу.

– Ты забыла одну истину, Сара. Все твое озлобление происходит от мысли, что ты выбрала не того из двух братьев. И ты превратила жизнь Робба в ад по этой причине. – Струан распахнул дверь и вышел.

– Я ненавижу твою истину! – крикнула Сара в пустоту, сомкнувшуюся вокруг нее.

Струан оцепенело сидел за своим рабочим столом в кабинете фактории. Он злился на Сару, но в глубине души понимал ее, и ее проклятье мучило его.

– Неужели я действительно пью чужую кровь? – невольно произнес он вслух. Он поднял глаза на портрет Мэй-мэй. – Да, наверное, так оно и есть. А должно быть иначе? Но разве они не питаются мной? Все время? Так кто же из нас не прав, Мэй-мэй? Кто прав?

Он вспомнил об Аристотеле Квэнсе.