Вокруг него стали раздаваться одобрительные смешки его товарищей... Король нахмурил брови. Он подъехал к повозке, в которой передвигался Мориц. Дофин следовал за королем.

— Господин маршал, — холодно сказал король, — вверяя вам командование моей армией, я ждал, что вам будут подчиняться. Я и сам буду это делать, чтобы показать другим пример.

И, обнажив шпагу, он последовал за повозкой.

— Примите мою благодарность, сир, — прошептал Мориц. Оскорбление, нанесенное де Конти, заставило его побледнеть, но теперь на его глаза навернулись слезы признательности.

Он поклялся себе, что за проявленное доверие одержит победу для своего короля. Или умрет.

* * *

— Господа французские гвардейцы, стреляйте!

Прямой, как лезвие шпаги, граф д'Антеррош встал перед французскими гвардейцами, одетыми в сине-белую форму, медленно снял свою украшенную перьями треуголку, приветствуя лорда Хэя, который стоял напротив него перед английским войском.

— Мы никогда не стреляем первыми. После вас, господа англичане!

Фраза-то, конечно, была красивой, но Мориц, наблюдавший за начинающейся битвой с холма, в сердцах чертыхнулся. Из-за этого слабоумного слегла вся первая шеренга французских гвардейцев. Но времени размышлять об этом у него не оставалось — сражение развернулось во всем своем неистовстве. Из-за красивых, но неуместных слов д'Антерроша в строю французов образовалась брешь, в которую устремились англичане. В скором времени угроза в перевесе сил стала чрезвычайно опасной. Тогда Мориц вскочил в своей повозке и крикнул:

— Приведите моего коня!

Приказ этот послужил лишь прикрытием для крика боли, который чуть не вырвался у него из груди, но маршал пересилил себя, не без помощи слуг взобрался на могучего коня и потребовал, чтобы ему дали свинцовую пулю. Ее Мориц положил себе в рот и сильно сжал зубами, чтобы не прикусить от страданий язык. Он обнажил шпагу и устремился в бой, ведя за собой саксонских волонтеров и резервный кавалерийский полк.

Шесть, шесть часов ожесточенной битвы! Противник Морица, герцог Камберлендский, сын английского короля, воплощал в себе грубость, неотесанность и глубочайшее безразличие к человеческим жизням[120].

Англичане прорвались через слабое место в обороне французов раньше, чем предполагалось. Однако орудия маршала, вступившего в бой с новыми силами, наконец пришли в действие, и теперь уже огромная брешь образовалась в рядах противника. После этой славной победы вымотанный Мориц, вернувшийся в свою палатку, говорил офицерам, собравшимся вокруг него:

— Господа, сейчас вы видите меня в подавленном состоянии, причин которого я не в состоянии объяснить. Но сегодняшний день принес нам не только победу, но, как я надеюсь, и доброе здравие!

И самое удивительное, что он не ошибся, — уже через три дня он уже мог передвигаться без посторонней помощи и даже без трости. После сражения,

в котором Мориц рисковал своей собственной жизнью, чтобы одержать победу, король зашел к нему и обнял со словами:

— Господин маршал, похоже, что от этой войны вы выиграете больше, чем мы все — до сражения вы выглядели болезненным и опухшим, зато сейчас, похоже, вы прекрасно себя чувствуете.

— На самом деле, — добавил Адриен-Морис де Ноай, — господин маршал — это единственный известный мне человек, который от славы не раздулся, а наоборот!

В ночь после сражения король привел своего сына на поле битвы, которое в сумерках выглядело еще более печальным и трагическим, чем при свете дня. Указав на разбросанные повсюду трупы, он произнес:

— Смотрите, сын мой, вся эта пролитая кровь — цена, отданная за победу. И хоть это и наши враги, они, без сомнения, такие же люди, как и мы, и настоящая доблесть заключается в том, чтобы относиться к ним, в первую очередь, как к людям, а не как к врагам.

А между тем новость о победе разлетелась с быстротой молнии. Вольтер, узнавший о ней из письма герцога Рене-Луи д'Аржансона, ликовал:

«Вот уже три сотни лет французские короли не одерживали таких блистательных побед. Вы и представить себе не можете, как я рад. Да я буквально вне себя от радости! Да здравствует Его Величество!»

И он сразу же написал «Поэму о битве при Фонтенуа», посвятив ее своему другу Морицу Саксонскому.

Фридрих II, другой друг маршала, в своем письме написал:

«Ни одна битва еще не была настолько доблестной, как эта, и это несмотря на то, что полководец, руководивший ею, практически находился при смерти...»

Вся Франция буквально танцевала и пела от радости. Вернувшись, Людовик XV наградил героев сражения, и в соборе Парижской Богоматери зазвучали торжественные гимны. Мориц же теперь мог появляться в Лувре без каких-либо ограничений и восседать рядом с королевской четой и наследниками. Эти привилегии достались бы и его супруге, если бы он вздумал еще раз жениться, а также старшему из его детей, и передавались бы по наследству каждому старшему ребенку мужского пола, рожденному в законном браке. Ему выделили денежное пособие в размере сорока тысяч ливров, к которому добавились еще двадцать тысяч от правительства Эльзаса, обезглавленного со смертью маршала Брольи. Ну и наконец, ему достался замок Шамбор, прекраснейшая резиденция, воздвигнутая по заказу короля Франциска I в долине Луары, а также все прилегающие к нему земли.

И все же одна победа при Фонтенуа не положила конец всей войне. Мориц составил для себя план дальнейших действий, который, по его ожиданиям, должен был привести к полной победе. И уже через десять дней после битвы при Фонтенуа французы покорили город Турне, за осадой которого король наблюдал с вершины холма. Некоторое время спустя Левендаль штурмом взял Гент, как и сам Мориц когда-то взял Прагу. Именно в Генте и расположился штаб французской армии. Следующими пали Нинон и Алост, затем Брюгге, сдавшийся без боя, и Ауденарде, также покорившийся Левендалю. В Дендермонде блестящую победу одержал герцог д'Аркур. Через две недели Левендаль взял Остенде, а еще через две — вошел в Ньюпор. В результате целых три месяца Франции сопутствовала безоговорочная и постоянная удача, и за это время английские войска были выдворены из страны, которая уже фактически перестала быть Бельгией.

Первого сентября, покинув маршала в штабе в Генте, Людовик XV направился обратно в Париж, где его ждали празднества в честь победы и народная любовь. После этого он вернулся в Версаль, где его тоже ждала любовь, но несколько иного рода — это были нежные объятия Жанны-Антуанетты д'Этиоль, которую он, опьяненный победой при Фонтенуа, сделал маркизой де Помпадур, подарив ей титул просто потому, что считал ее имя забавным. Правда, сверх