Некоторые батальоны демонстрировали небывалую отвагу, тогда как другие своей готовностью кинуться наутек зарабатывали дурную славу. 21 октября Александр Джонстон с презрением отзывался о 2-м батальоне Южно-Ланкаширского полка: «Ужасные трусы… ни в чем на них нельзя положиться, сегодня они сбежали уже 4-й раз за время войны». 29 октября он записывал под обстрелом: «С грустью узнали, что несколько человек из 1-го Уилтширского и очень много из 2-го Южно-Ланкаширского были найдены чуть погодя, запыхавшиеся и без снаряжения почти в 3 км от передовой. Да, стреляли страшно, но недолго, и я боюсь, это бегство – показатель потери самообладания у личного состава». В число полков, подмочивших свою репутацию, попали также Бедфордский, Нортумберлендский стрелковый и Чеширский.

Капитан Эрнест Гамильтон, один из первых историков британских экспедиционных войск, в предисловии к опубликованной в 1916 году книге о битве при Ипре делал оговорку: «Нужно четко понимать, что встречающееся время от времени упоминание о том, что те или иные батальоны были отброшены от траншей, ни в коей мере не означает их слабость» (читай – «трусость»). «Вполне вероятно, что каждому батальону британской армии в какой-то момент за прошедший год пришлось покинуть траншеи… под ураганным огнем. <…> Случалось и так, что оставленные траншеи отвоевывал затем батальон, по всем статьям уступающий тому, который занимал их изначально»{1004}.

Британское командование выше батальонного уровня зачастую было довольно слабым. Многие на передовой были напуганы и измучены не только боевыми действиями, но и ощущением, что их бросили один на один с врагом. Александр Джонстон кипятился: «По-моему, это просто свинство со стороны некоторых членов бригадного штаба отсиживаться в своем блиндаже, боясь нарваться на шальную пулю, и трястись от разрывающихся в 200 м снарядов! Они пачками шлют указания, что должно быть сделано, совсем не жалея бедолаг на передовой, на которых сыплются все удары и тяготы. Если бы хоть через день кто-то из командования наведывался к ребятам со словом поддержки, я уверен, это помогло бы им держаться».

Два дня спустя Джонстон добавил: «Уверен, в штабе вообще не представляют себе истинное положение и не имеют ни малейшего понятия о состоянии солдат, а командир бригады вряд ли хоть пальцем пошевелит, чтобы переубедить командование и открыть ему глаза. Не может быть, чтобы там целенаправленно стремились подвергнуть людей тому, чему подвергают сейчас». Таким образом, уже тогда давала о себе знать одна из главных проблем Первой мировой, которая проявится в полную силу, когда затянется траншейная война. Для полноценного командования высшим офицерам необходимо было вместе со своим штабом устроиться на некотором расстоянии от передовой и раскинуть вокруг сеть телефонных проводов. Однако в этом случае они психологически и физически дистанцировались от сражающихся под их командованием войск. И все же, хотя некоторые штабные офицеры в открытую радовались, что удалось избежать ужасов передовой, среди генералов трусов было мало. Им попросту не хватало чуткости, чтобы понять: солдатам, переживающим непрекращающийся кошмар вроде Ипра, требуется человеческое участие и эмоциональная поддержка, на которую высшие офицеры, закосневшие в десятилетиями складывавшихся условностях, попросту не были способны. Удивительно не то, сколько британских частей бросали позиции в те или иные моменты Первой битвы при Ипре, удивительно количество сумевших эти позиции удержать.

В последние дни октября было создано новое немецкое формирование специально для прорыва фронта к югу от Ипра. Его составили шесть дивизий под командованием генерала Макса фон Фабека. Однако когда группа армий Фабека, как ее назвали, пошла 30 октября в первую атаку, пехота ужаснулась слабости артиллерийской подготовки. Орудиям Фалькенхайна отчаянно не хватало боеприпасов. На других участках Западного фронта артиллерию держали на голодном пайке в два-три ящика в день, переправляя снаряды в ипрский сектор, однако их все равно было мало для плотного огня. Атакующие войска начали операцию уставшими после серии ночных переходов к линии фронта. Первой их целью стал Холлебеке, и один из высших офицеров строго предупредил личный состав о больших чаяниях верховного командования: «В последние дни было упущено несколько многообещающих возможностей, поскольку целые корпуса останавливал отпор гораздо более слабого противника… атаки должны доводиться до конца, невзирая на опасность, присущую каждому наступлению, тогда они будут результативными».

Утром 30 октября 2-й батальон Королевских уэльских стрелков под Фромелем получил на завтрак по три галеты с ложкой джема, банку мясных консервов на четверых и полторы столовые ложки рома. Ротный Фрэнка Ричардса, которого старый солдат не любил, но уважал, прошелся вдоль всей траншеи с саблей в одной руке и пистолетом в другой, повторяя каждому одетому в шинель отряду, навалившемуся на стрелковые ступени, что это будет битва до последнего человека. 400 солдат этого же полка, 1-го батальона Королевских уэльских стрелков, встретили немцев шквальным огнем у шато в Зандворде и сдерживали наступление до полудня, однако немцы прорвались и почти всех уничтожили или взяли в плен. В соседней деревне спешившаяся Королевская конная гвардия после полуторачасовой подготовительной канонады была атакована и отброшена. Ей пришлось оставить погибших, среди которых был и офицер артиллерии, лейб-гвардеец лорд Уэрсли. К середине утра немцы взяли Зандвордскую гряду. В попытке отвоевать позицию британцы потеряли батальон – большинство попало в плен, и только 86 уцелевших вернулись к вечеру обратно.

Однако атакующие тоже ощутимо пострадали, не только в бою за Зандворде, но и в других. В тот же день, 30 октября, немцы предприняли еще одну безуспешную атаку на Лангемарк – без артиллерийской поддержки. Под плотным огнем солдаты одной части смотрели в ужасе, как их единственный уцелевший офицер лейтенант Зицевиц, стоя под деревом, разглядывает в подзорную трубу британские позиции. Его умоляли уйти в укрытие, но он пропускал все просьбы мимо ушей, пока рядом не приземлился снаряд и лейтенант не рухнул замертво – осколок пробил маленькую, но смертельную дырку в груди. К наступлению темноты особых подвижек не наблюдалось. К северу от Лангемарка «заместитель офицера» по фамилии Франке писал, что хуже всего ночью на передовой, когда приходится слушать безнадежные крики раненых, невидимых в свекольных полях на ничейной полосе: «Немцы, сюда!», «Помогите!», «Санитары!», «На помощь!» Натиск на Лангемарк продолжался и в начале ноября: немцы подтягивали войска из прибрежного района, где после потопа уже некуда было наступать. Но ничего не добились.

Чуть южнее на совещании командиров немецких частей вечером 30 октября присутствующий представитель верховного командования заявил, что на следующий день батальоны возобновят наступление. Один из командиров не выдержал: «Простите, герр полковник! Вы сказали “батальон”. У нас по центру больше нет батальонов. Солдаты сражаются уже 48 часов и не спали три ночи». Полковник пришел в ярость, услышав, что продолжать атаку не представляется возможным: «Вы говорите, невозможно? Нет такого слова! Мы все военные, нас всех подстерегает смерть на каждом шагу!» Верховное командование осталось непреклонно. 31 октября наступление необходимо возобновить.