Кривую. Вот одно из донесений Лагутина. Охотник Карпов доносил ему о том, что банда Кузнецова уходила на Кривую речку. Слушай: «В отряде мною насчитано было семьдесят человек. Пробыли они там неделю, вернулись, но в их отряде я уже насчитал всего пятьдесят человек». Кто бы мог так проредить банду?

«Неужели Журавушка? – хлестнула мысль. – Он! Арсё ведь тоже исчез в тайге. Исчез, нашел Журавушку, они остановились в нашем зимовье, на них напали бандиты. Нет. Здесь что-то не так. Возможно, Кузнецов где-то создал базу для отступления?»

– Ваши выводы, Устин Степанович?

– Кузнецов создал базу на Кривой на случай отступления.

– И оставил двадцать человек, когда у него и без того людей мало. Вы командир-бандит, поразмышляйте за Кузнецова.

– Поразмышляю. Как вы думаете проводить операцию?

– Будем думать вместе. Один вопрос: почему вы согласились пойти на это дело? – спросил Пшеницын.

– Хочу мира. И если я могу помочь восстановить его здесь, то я готов. Прошу верить мне, но в то же время не делать скидок за прошлое, если есть моя вина, судите.

– Узнаю́ Устина, – засмеялся Шевченок. – Сам в силках, а думает о чести. Похвально. Остался, каким был. Не смог я тебя словить. Хотя очень хотелось. Вот что бы ты тогда заговорил?

– Эх, Гаврило, Гаврило, ты десятки раз висел на моей мушке, скажи спасибо Саломке и нашим сельчанам, что они скрывали от меня, как ты издевался над Саломкой. Моя пуля не прошла бы мимо.

– Было дело. Я ведь чувствовал прищур твоих глаз, но не оборачивался. А в спину ты не стреляешь. Это все знают.

– Спасибо, что хоть это не забыл.

– Я многое, Устин, не забыл и не забуду, но тогда ты был бандит, тогда ты был враг, мой враг, враг новой власти.

– Какой я враг, просто спасаю свою недорогую шкуру. Вот Кузнецов – это враг, враг, который пожирает сам себя. И сожрёт.

– Ладно, ребята, у вас еще будет время поговорить, давайте о деле. О задуманной операции знают четверо: я, Шевченок, Лапушкин и ты, Устин Степанович. Итак, четверо. Если кто-то из нас предатель, то ты, Устин Степанович, и те ребята, что пойдут с тобой, идёте на верную смерть. Вспомним слова Христа, что, мол, и петух не пропоет, как кто-то из вас трижды предаст меня.

– И Иуда опустил глаза долу, – продолжил Устин.

– Но будем надеяться, что такого не случится. А?..

16

Снова тесная камера. Нервные шаги. Устин Бережнов пытался продумать за Кузнецова, зачем бы тот пошел на Кривую.

«Глухомань. Отдалённость. Может быть, пронюхал, что я там скрываюсь? Решил пригласить меня в банду? Но, если жив Журавушка, а он жив, и с ним Арсё, которого ищет Лагутин (несмотря на все поиски, след Арсё не нашли), значит, они могли встретить банду пулеметным огнем. Хорошо. Что скажет Кузнецов, когда после боя потеряет двадцать человек? Он скажет, что Устин Бережнов наш враг, рядится под бандита, на самом же деле он чоновец. Я прихожу в его логово, он тут же хватает меня, моих ребят разоружает и расстреливает. Отказаться – значит струсить. Единственное алиби – это начать разбой сейчас же, начать совсем с другого конца, чтобы Кузнецов не мог и подумать, что я на Кривой».

Устин останавливался, сжимал голову руками, но снова и снова мерил камеру шагами, пытался найти решение поставленной задачи. Ему хотелось начать жить по-новому после тех картин, какие нарисовал Пшеницын, как будут жить люди, чем будут жить.

«Вот черт, задали задачу. Отказаться? Можно и отказаться. Но тогда придется оставить тех, кто еще надеется, кто хочет жить по-новому, на растерзание Кузнецову. Нет, только в бой, тру́сы в карты не играют. Пшеницын сказал, что, мол, верить и драться за свой народ – это высшее призвание коммуниста, и не только коммуниста, каждого честного человека. Остановить руку убийцы – что может быть выше этого на свете? Так вот вы и останови́те, раз это в ваших силах. Страшно? Думаю, да. Жить и комар хочет».

И другие слова Пшеницына были созвучны мыслям Устина: «Еще страшнее – это умирать тараканом запечным, без борьбы, без боя. Но надо помнить и другое, что куда легче затравить человека, честного человека, чем вытащить его из той пропасти, куда он начинает падать, сделать его снова человеком. У вас, Устин, есть проступки, но некоторые из них порождены нашим неверием. Затравленный волк так и останется трусом, затравленный же человек может стать негодяем, станет исподтишка красть у людей не принадлежащее ему».

Устин не считал себя затравленным волком, но думал, что затравленным волком мог стать Журавушка. Корил себя за то, что не сказал Пшеницыну, что побратим жив.

«Почему я не сказал, что он жив? Жалею. Нет. Просто знаю, что Журавушка не бандит. Но и не бандит может много бед натворить…»

Снова и снова Устин ломал голову над тем, зачем же Кузнецов приходил на Кривую, но не находил ответа.

Не мог Устин домыслить за Кузнецова. Не мог по тем причинам, что задачи у Кузнецова были куда скромнее, чем думали другие.

Кузнецов понял, что банду его скоро обложат. Значит, надо готовиться к побегу в Китай, чтобы там соединиться с Тарабановым. Может, наоборот – обойти Тарабанова. Решил проверить, жив ли Черный Дьявол, которого он боялся больше, чем чоновцев. Он знал, что многие из тех, кто его поддерживал, отвернулись. НЭП, казалось, дал свободу действий: паши землю, торгуй, добывай пушнину, сам богатей и делай богатой Россию, Советскую Россию. Зачем же теперь он – Кузнецов? Всё, надоел, осточертел! Он был неглупым человеком и понимал, что таежники устали от него, как устают от нудливого и злого человека. Устают от его бесконечного брюзжания, охаивания всех и вся. И если это каждый день, каждый час, то бежать от такого человека хочется.

Кузнецов анализировал, искал выход. Решил, что выход лишь один: забрать дорогие корни женьшеня с плантации, и то золото, что награбил за многие годы, уйти за границу и начинать жить другой жизнью. Тарабанова надо обойти. Завести торговлю и выходить в люди. Отвоевался. Копать женьшень он научился: показали манзы под страхом смерти. Все сделает сам, лишь бы там не было Черного Дьявола.

Оставил банду в устье речушки, приказал Хомину и Мартюшеву строить землянки на случай отступления, взял с собой десять надежных бандитов и ушел к пещере.

Арсё и Журавушка сидели у входа в пещеру, вырезали острыми ножами незамысловатые фигурки зверей, людей. Всё руки в работе.