что вы не похожи на этот камень.

– Кроме шуток? Я посветлее, малость помягче, надо надеяться, чуточку умнее…

– Вы – предмет совершенно другого порядка. Как и я. И наши спутники.

Маятник ярости качнулся обратно. Кругом джунгли, кишат чудовищные зверюги, до самой сомнительной безопасности много дней пути, а историк изводит ее загадками. Она стиснула кулаки, чтобы не схватиться за меч.

– Повторяю вопрос, – рычанием вырвалось у нее. – Как мне сдержаться, когда накатит безумие?

– Никак, – покачал головой Киль.

Растерянность на миг отогнала гнев.

– Что это вы несете?

– Вы представляете себе Гвенну Шарп, как камень, который можно удержать в руках. Вы представляете ее составленной из разных материй: гнева и сожалений, выучки и ужаса, воспоминаний о родных, друзьях, врагах. Вам кажется, что стоит только удержать все это на месте, сохранить равновесие и меру, противостоять переменам…

– Если под переменами вы подразумеваете безумие, так да, я точно постараюсь противостоять.

– Но не сумеете.

Она склонилась к нему, потеснив собой:

– Вы не представляете, на что я способна.

– Напротив, я весьма точно представляю ваши возможности. Никто на вас не нападает, Гвенна. Это просто факт, который мир пытается донести до вас с самых Пурпурных бань.

– Пурпурные бани объяснили мне, что дурь не обходится без последствий. И что из-за наших ошибок погибают люди.

– И вы в том числе, – кивнул Киль.

Она открыла рот для ответа, но Киль предупредил ее, подняв искривленный палец.

– Гвенна Шарп погибла в ту ночь. И снова погибла, когда Фром взял ее под арест. И еще раз – когда император лишила ее звания. Она погибла в бою с манджари, умерла потом в карцере, умерла, выскочив из пещеры, чтобы убить кеттрала. Так всегда бывает… – он чуть заметно замешкался, – с людьми.

– Если она столько раз умерла, что я здесь делаю?

– Вы возродились, – улыбнулся он.

– Оставьте это дерьмо свинячье для жрецов.

– Возродились не в том смысле, какой обещают пророки, не в раю. Это непросто объяснить… – Он наморщил лоб. – Человеческий разум создан, чтобы видеть предметный мир, но вы, Гвенна, не предмет. Вы – процесс. Вы – происходящие в вас перемены. Женщина, закончившая этот разговор, уже не будет женщиной, которая его начинала. Для человека не существует остановившегося мгновения. Вас не приколешь, как бабочку к дощечке, это так же невозможно, как удержать разворачивающуюся мелодию. Вся ваша суть в переменах.

Она уставилась на него. Рассудок бился в берега. Она не взялась бы сказать, в берега понимания или безумия.

– Люди с трудом воспринимают эту идею. Они смотрят на свои страсти и говорят: «Это я». Они заглядывают в себя, находят в себе убеждения и говорят себе: «Вот что я такое». – Историк покачал головой. – До Пурпурных бань вы называли «собой» свою силу, свою ярость, вереницу своих побед. Лишившись их, вы едва не рухнули. Вы заглянули в колодец страха и стыда и подумали: «Вот чем я стала».

– Так и было, – прорычала она.

Хотела прорычать. Вышел тихий шепот.

– Так и было. Но вы не закончили «становиться». Ни тогда, ни сейчас. Ваша радость – не вы, Гвенна. Ваша грусть – не вы. Ваша сила – не вы. Ваши поражения и ваши слабости – не вы. Ваша душа, ваши надежды – не вы. – Киль кивнул на окружившие их джунгли. – И когда придет безумие, оно тоже не будет вами. Вот что вы должны запомнить.

Его серые глаза были огромны, как небо перед штормом.

Вопрос сам вскочил ей на язык, словно всю жизнь того и ждал, напрашивался.

– Что же тогда я?

Он улыбнулся:

– Вы – движение, Гвенна. Вы – изменение. Вы то, что перед лицом несчастья, блаженства, растерянности продолжает двигаться вперед.

Гвенна еще долго смотрела на него, потом опустила взгляд к своим ладоням. Переломанные пальцы срослись не слишком ровно, загар исчертило белое кружево шрамов, на подушечке большого пальца мозоль, и еще одна поперек… Не те руки, что были у нее в детстве. И все же это ее руки.

Она наконец подняла голову, кивнула на своих отдыхающих на камнях людей.

– Паттику вы этого не сказали. И никому из них.

В ней цветком с удушливо сладким ароматом расцветало недоверие. Гвенна всмотрелась в него. Несомненно, ее недоверие, но не она. Под ним или вне его оставалось что-то большее, чем захлестнувшее ее чувство.

– Они не такие, как вы, – ответил историк. – Болезнь будет подтачивать их, уже подтачивает, но не так быстро.

– Почему?

– Их не кусали сларны. Они не пили их яиц.

– Это вам откуда известно? – покачала головой Гвенна.

– Работа историка – изучать мир и его обитателей.

– Это тайна кеттрал.

При этих словах через ее сознание снова махнул маятник ярости.

Он знал! Знал о кеттрал. Он все знает. Он опасен для нее, для Крысы, для всей экспедиции, он угрожает всему миру. Рука ее сжала рукоять меча. Так хотелось вспороть его, увидеть кровь…

– Кто вы? – спокойно спросил Киль.

Ей хотелось насквозь проткнуть его сталью, но вместо того Гвенна прерывисто вздохнула, закрыла глаза.

В ней была ярость, но она – не ярость. В ней был страх, но она – не страх.

– Неправильный вопрос, – пробормотала она.

Историк по-птичьи склонил голову набок:

– А какой будет правильным?

– Можешь ли ты идти дальше.

– А… – Он всмотрелся в ее лицо. – Вы можете идти дальше?

– Проверим, – ощерилась Гвенна.

* * *

В сумерках она остановила отряд.

Они до вечера месили топкую грязь, по колено в воде шли по руслам между деревьями, прорубались сквозь сплетение лиан. Гвенна предпочла бы идти и дальше – чтобы сосредоточиться на движении, отвлечься от происходящего в сознании, – но сгущавшаяся ночь была непроглядна в глазах ее спутников, а пригорок, где она приказала разбить лагерь, оказался единственным сухим пятачком за много часов пути. Посреди его росло дерево с листьями, совсем как человеческие ладони.

Гвенну от него тошнило.

Пока она выполняла свою долю работы: натягивала палатку, проверяла, не стерты ли ступни у Крысы, разводила костер, эти ладони, свешиваясь с тонких, как лианы, веток, все поглаживали ее по лицу и шее, совсем незаметно, будто просто под ветром шевелились. На двадцатый или тридцатый раз Гвенна развернулась как ужаленная, выхватила оба клинка и принялась рубить. Решив, что расправилась с самой мерзостью, она вложила мечи в ножны, но, когда склонилась над своим мешком, все началось сначала: по щеке, по волосам…

– Отдохните, – предложил Киль, кивнув на палатку.

– Я не устала, – мотнула она головой.

– Вы не чувствуете усталости, но тело ваше утомлено. Усталое тело будет усерднее извлекать