— Видела, но теперь он ушел…

— Он не говорил куда? Не к Петровым ли?

— Кажется, к ним…

Граф порывисто опустился в кресло и быстро заговорил:

— Терпеть не могу, когда он ходит туда…

— Отчего? — тихо сказала графиня.

— Это уже чересчур… Мало того, что наниматься к ним учителем… проводить там целые дни! Как ни спросишь его, где он был, — у Петровых… Я, впрочем, узнал кое-что. У Петровых есть дочь, очень недурненькая блондинка; она на студенческих каких-то курсах… Ну, я понимаю, можно приударить, отчего ж… я сам был молод… но серьезно относиться к этому… я положительно не понимаю.

— Перестань, Жером, я не люблю, когда вы так говорите… это мне напоминает много неприятного… — еще кротче и тише проговорила графиня; но Иероним Иванович вспылил:

— Что такое?.. Что вам напоминает? Чего вы не любите?..

— Таких взглядов на женщин и на отношения к ним… Поль, слава богу, не в вас! У него свои убеждения!..

Граф широко раскрыл глаза, в которых рядом с изумлением блестело бешенство.

— Скажите пожалуйста! Слава богу, что не похож на меня?.. Спасибо за комплимент.

— Не за что, друг мой, — кротко ответила графиня. — И, кроме этого, — продолжала она, делая вид, что зевает, — вы сегодня, кажется, не в духе… Ваш кабинет может оказать на вас более благотворное влияние, чем мой будуар.

Граф прикусил язык и заговорил совершенно другим тоном:

— Мари, я пришел к вам вовсе не с целью раздражать вас или самому раздражаться… У меня есть маленькое дело к вам, как к матери Поля… Мне нужно ваше содействие.

— В чем?

— Вот в чем! Когда я был последний раз у тетушки, баронессы фон Шток, по ее требованию вместе с Полем, то в гостиной ее мы встретили почтенную семью известного миллионера Митюлина. Тут была его жена, он сам и их единственная дочь. Девушка чрезвычайно хорошо образованная и красивая, а главное, с прилагательным в очень круглую цифру.

— Поль говорил мне об этом, — перебила графиня, — и уже послал письмо бабушке, в котором благодарит ее за участие, но в то же время отказался.

Граф вскочил в ужасе:

— И вы так хладнокровно говорите! И потворствуете этому?!

— Поль совершеннолетний…

— Но он дурак… Два миллиона… и он пишет отказ…

— О, граф, это только для вас деньги были всегда главны, — с горькой улыбкой ответила Марья Никитична, — но я же вам говорю, что Поль не в вас; если хотите знать, то он любит Петрову и она его невеста…

— Невеста?! — заревел граф, отшатываясь. — И вы поощряете это?!

— Вы мне жалки, граф.

— Нет! Я, как отец, не допущу этого… я клянусь, что не допущу… я… я…

Лицо графа побагровело, он был страшен.

— Уйдите! — повелительно сказала графиня. — Вы мне противны.

— Хорошо… Но помните, что я не допущу этого!.. Граф Радищев и какая-то мамзель Петрова… — со сдавленным хохотом произнес Иероним Иванович.

Графиня еще раз, молча, дрожащим пальцем указала ему на дверь, и он вышел.

Быстрые шаги его послышались в зале, потом в кабинете, потом в передней. Он ушел куда-то.

На свадьбе чиновника Курицына между прочими гостями был и чиновник Петров. В те годы он был еще холостой и на брачном пиршестве оказался наиболее ослабевшим от обильных возлияний.

Тогда это был длинный, сухощавый молодой человек с вечно красными глазами и белокурыми прядями волос. Впрочем, в общем черты лица его были довольно красивы, хотя и крупны и грубоваты.

Через год и этот долговязый юнец женился. На свадьбе его тоже все перепились, а в особенности буйно вел себя отец невесты, мелочной лавочник.

Еще через год чиновник Петров, случаем каким-то, перевелся в Петербург и тут быстро пошел на повышение.

В столице он начал выглядеть человеком внушительной наружности, достиг в конце концов довольно крупного чина и вырастил дочь — невесту.

Черты лица этой девушки были, тоже как и у матери, несколько грубоваты, но в них светился ум и та простота хорошей женской натуры, которая в большинстве случаев значительно лучше кокетства, грации и прочего. Звали ее Маруся.

Был у Петрова и сынок Шурочка, апатичный, белоголовый мальчуган. Чиновник Петров решил образовать его и поэтому нанял учителя. Учителем этим, по публикации, подвернулся граф Радищев.

Начались уроки; состоялась встреча девицы Марии и молодого графа.

Несколько взглядов, несколько обменов мыслей, и молодые люди оказались влюбленными и предназначенными друг другу. В особенности ясно понял это граф Павел Иеронимович.

Великодушно начал заявлять он Марии Петровне, что разность их «положения» ровно ничего не значит; точно так же, как ровно ничего не значит и этот титул его, что нынче времена другие, что теперь выступают на арену деятельности другие люди.

Марья Петровна Петрова в это самое время оканчивала «курсы». Она куталась в тогу гордой плебейки и горько сетовала на то, что единственный человек, который оказался ее достойным, все-таки отделен от нее пропастью своего происхождения.

Молодой граф от этих слов приходил в благородное бешенство.

Так шли дни. Прошло два года, и пылкая любовь потребовала исхода.

Однажды, именно в тот день, когда старый граф имел крупное объяснение с женою и утверждал, что он «не допустит» этого брака, в этот самый день, в это утро, Павел Иеронимович пришел в квартиру чиновника Петрова значительно раньше обыкновенного. Чиновник Петров, в вицмундире, надевал шубу в передней, когда раздался звонок.

— А-а! Добро пожаловать! — закричал он, по обыкновению хватая руку молодого человека обеими своими пухлыми мягкими дланями. — А я на службу, батюшка…

Павел Иеронимович сделал очень серьезное лицо и сказал:

— Не могу ли я вас задержать, Петр Петрович? Мне надо безотлагательно сообщить вам нечто…

— Извольте, извольте, батюшка! — отвечал Петр Петрович и торопливо полез обратно из шубы.

Они вошли в кабинет.

— Мне хотелось бы, чтобы при нашем разговоре присутствовала и Марья Петровна.

— Да она спит еще, батюшка! Впрочем, я узнаю сейчас, и, если что очень важное, можно будет и разбудить…

— Да, очень важное.

— Тогда я разбужу.

И чиновник Петров, солидно ступая своими громадными мягкими сапогами, вышел.

Он ошибся. Марья Петровна, совершенно одетая, столкнулась с ним в гостиной. У нее был серьезный и озабоченный вид.

Вернувшись с отцом в кабинет, она дружески тряхнула руку посетителя и села, устремив на него свои хорошие добрые глаза.