— Если вы не будете разорять эту страну, а вложитесь в ее реконструкцию, — тихо говорит старик, — то послезавтра, может быть, вы… — и он что-то тихо говорит, показывая на Ксюшу и Арнольда.

Элита морщит брови. Ей, элите, очень нравятся сиськи Ксюши и очень не нравятся кулаки Арнольда. А мешок старика выглядит неубедительно — больно уж он тощий. Может быть, там ничего и нет. Правда, положа руку на сердце, Ксюша и Арнольд тоже не могут предложить ничего ценного — одна соблазняет, другой пугает. Так что выбор на самом деле невелик. Но этот вывод еще нужно сделать, а это сложно.

Теперь последнее замечание. Как правило, люди понимают, что поддаваться соблазнам постыдно, а покоряться угрозам — позорно. Поэтому они особенно сильно отрицают свое участие в тех соблазнах, которым предаются, и свою податливость на те угрозы, которых боятся.

Например, ельцинский режим, который весь прошел под знаком «живем один раз, гуляем, братва!» начался с разговоров об «отмене привилегий», «социальной справедливости» и так далее. А в самый разгар «чумного пира» дряхлеющий Борис Николаевич потчевал народ рассказами о картошечке, которую он растит у себя на даче.

Нынешний режим несколько эволюционировал сравнительно с ельцинским. Если вкратце суммировать его достижения в моральной сфере, они сводятся к одному — отказу от наиболее грубых и примитивных соблазнов в стиле «все продать и устроить праздник». Зато он податлив на угрозы, в основном со стороны Мирового Обкома. Он боится их со страшной, нечеловеческой силой — и именно поэтому напускает на себя независимый вид, бормочет про «суверенную демократию» и балуется антизападной риторикой. Но эта «риторика» — хвастовство перепуганного мальчишки, который больше всего на свете боится, что его выгонят из компании, а то и побьют. «Накажут по-взрослому». Этого они боятся даже больше, чем при Борисе Николаевиче, когда «ксюша» застила все на свете, в том числе и страхи. Спьяну можно было и Курилы не отдавать, и ядерным щитом пугать. Нынешние — люди трезвые и оттого вдвойне боязливые. Впрочем, они боятся не только «Арнольда», но и старика с мешком — и, может быть, боятся его еще сильнее, чем «Арнольда». Ибо мало ли что там в мешке и мало ли кому оно достанется…

Будет ли у нас когда-нибудь третья генерация власти, не развратная и не трусливая? Обратится ли она к русскому прошлому, сделает ли ставку на единственную силу, которая способна не соблазнить, не запугать, а поддержать — русский народ? Очень хочется надеяться и очень не хочется врать. И тем не менее, надеяться хочется.

А старику с мешком пора присматриваться к другим людям. Которым пойдут впрок даже тощие медяки.

Опубликовано в «Русском журнале» 5 — 12 ноября 2002 года. Повод — знаменитый террористический акт на Дубровке, известный как «Норд-Ост»

Любое «громкое» событие поднимает, как ил со дна зацветшего пруда, всякие смысловые осадки: непереваренные и неотрефлектированные чувства и ощущения, прогнившие смыслы. Вся эта муть некоторое время висит в поле зрения, постепенно оседая на грязное дно. Впрочем, оседает не все: что-то иногда бывает выброшено на берег (особенно если хорошо колыхнулось), а что-то удается выловить (экспертам или пророкам, в зависимости от стилистики эпохи). Важно не пропустить момент: минуты роковые случаются не часто и оплачиваются недешево.

В этом смысле «нордостовский» теракт оказался символически продуктивным. Возможно, эта фраза скверно звучит — но иначе не скажешь. В конце-то концов, наше драгоценное общество худо-бедно перенесло куда более страшные вещи — не поморщившись, не повернув головы кочан, и ни на йоту не изменив своим худшим обыкновениям. И не факт, что оно к ним не вернется, несколько поволновавшись. Тем не менее, сейчас, в данный момент, что-то такое новое мелькает и мерещится — и надо еще успеть угадать, что именно.

Невиновные

Современный терроризм является практикой публичного применения насилия в политических целях. Он предполагает концентрацию общественного внимания на жертвах — пострадавших от теракта, заложниках и т. п. Интересно, однако, отметить, кто именно становится жертвой терактов. «Классические» террористы — например, народовольцы в России или «ультралевые» в Западной Европе — выбирали в качестве таковых именно тех, кого террористы считали врагом: генералов, политиков, банкиров, а также писателей и журналистов [12]. Вершиной террористического акта считалось убийство главы государства — императора, президента, диктатора.

Современный терроризм, напротив, предпочитает в качестве жертв людей, максимально далеких от власти. Идеальная жертва современного теракта — это простой человек, обыватель, «невинная жертва», вызывающая жалость именно своей полной непричастностью к насилию, политике и публичности.

Это связано с тем, что террористы пытаются своими действиями повлиять не на власть, а на общественное мнение. Убийство или захват первых лиц государства не вызывает в современном обществе чувства сопереживания. Это всего лишь «разборки» высокого начальства со своими противниками. При этом, по мнению среднего обывателя, «они там все друг друга стоят». Смерть политика, военного, просто публичного лица не «трогает» — а иногда даже вызывает что-то вроде злорадства.

Все меняется, когда умирают или страдают такие же, как сам обыватель, непричастные люди: они, столь далекие от «всех этих чертовых дел», оказываются в них втянуты. Безобидного клерка в очочках, зареванную домохозяйку, маленького ребенка с плюшевой собачкой на руках — их, перепуганных, измученных, дрожащих, жалко до слез.

При этом гнев и ненависть обывателя вызывают не только и не столько террористы. Виноваты обе стороны — и террористы, и «начальство». Причем все претензии выдвигаются именно к «начальству»: мы, обычные люди, страдаем из-за вашей дурацкой политики — так сделайте что-нибудь, чтобы мы не страдали. Сделайте что угодно. Лучше всего — выполните все требования этих парней, с которыми вы поссорились и которые из-за вас напали на нас. Вне зависимости от того, кто прав и кто виноват в конфликте, непричастные к нему страдать не должны. Более того, сам факт втягивания в конфликт непричастных дискредитирует и сам конфликт как таковой: если страдает третья сторона, то, значит, «все неправы». При умелом окучивании и поливании в умах вырастают мысли типа «насилие творят обе стороны», «террористы делают ужасные вещи, но власти тоже делают ужасные вещи» и так далее.

Понятно, что такое понимание вопроса выгодно прежде всего террористам — оно одновременно демонизирует шантажируемые «власти» (через формулы типа «правительство ничем не лучше террористов») и легитимизирует практику самих террористов (через логично вытекающее из предыдущего «террористы ничем не хуже правительства»). Но на статусе невиновных и непричастных настаивают и жертвы теракта: это позволяет им надеяться на ту толику сочувствия, которая полагается сейчас только на долю тех, кто «ничего такого не делал».