он нормальный. Просто ему плевать на всех нас. Если бы он остался здесь один, он бы не расстроился, даже обрадовался бы.

– Неправда, – вспоминаю светлую комнату Кита. – Он общается с нами, как может. И ему нравится нас рисовать, – на этом аргументы у меня заканчиваются.

Сестра хрипло смеётся.

– Не спорь со мной, – бросает Ник.

– Это уже наглость.

– Что, уже и спорить нельзя?

– Я лучше знаю.

– С чего бы…

Закончить мы не успеваем. Снова звенят ключи, и открывается дверь. Птичник устало смотрит на нас.

– Это моё кресло, – говорит он.

– Мы сделали тебе чай, – Ник показывает на третью кружку. – С одним сахаром, как ты любишь.

Ян только вздыхает. Поправляет очки, подходит к нам, пряча ключи в карман халата. Сестра двигается, уступая ему место на столе.

– Эда… – начинаю, но Ян обрывает меня.

– Не знаю, когда она вернётся. И Хриза не знает, – добавляет он, сжимая чашку.

Ник корчит недовольную гримасу, и сестра смеётся. Жалко, что он не слышит.

– А кто тогда знает?

Птичник только пожимает плечами. Мы молча пьём чай, слушая шум воды в душе, и я гадаю, врёт ли он.

Как оказалось, почти нет.

Ночью я долго не могу уснуть. Сколько бы я не переворачивала подушку или смотрела на чёрное небо в окне – не получается. Сестра сидит в углу, закрыв глаз и уткнувшись лбом в колени, я постукиваю по гипсу и слушаю тишину. Принц не кричит с тех пор, как я вернулась из Клетки. Хриза, наверное, решила таблетками усыпить его крепче. Меня временами будили его ночные плач и вопли, но нельзя же так.

Шаги раздаются почти за моей дверью. Хочу отвернуться к стене сначала, но боюсь, что они услышат, поэтому просто закрываю глаза. Зря. Они не собираются заглядывать в палату, это даже не ночные санитары. Звенят ключи, и слышно тихое:

– Сильно не открывай, сегодня холодно.

Хриза. А с ней Птичник, кто ещё носит с собой сразу столько ключей?

– Почему ты не пошёл ночевать в общежитие? – снова она.

– Здесь тише. И вдруг я понадоблюсь.

– Тебе не нужно так выматывать себя.

– Что мне ещё делать? – они открыли дверь, я слышу слабый шум ветра. Шорох бумаги, и снова голос Птичника.

– Это может тебя убить.

– А ещё кофеин, работа и просто жизнь. Всё нормально, – она едва слышно смеётся.

Давно они не встречались у двери на улицу и не разговаривали ночью. Или я просто не слышала.

Сестра всё ещё дремлет в углу. Да, призраки тоже спят, удивительно.

– Что с Эдой?

Тишина. Хриза, наверное, пожимает плечами.

– Нужно сделать ещё пару анализов.

– Никаких идей?

– Пока не уверена. Что-то встряхнуло её, причём резко. Будто ей недавно меняли или отменяли препараты, хотя схема уже долго была одна и та же.

Я на пару секунд отключаюсь от разговора.

Что если они догадаются?

Если Хриза поймёт, что Эда перестала пить таблетки – начнёт ли она подозревать нас? Усилит ли контроль? Может, нас всех переведут на капельницы и уколы, и не будет никакой возможности соскочить, что тогда? Пока я думаю об этом, изобретая способы сбежать от уколов, закрывается дверь. Снова шаги, на этот раз затихающие. Я всё ещё лежу, зажмурившись. Издалека доносится отзвук удара, будто кто-то бьётся о стену, и становится тихо. Но я всё равно не могу уснуть.

Только к восходу Солнца мне удаётся подремать немного.

Бессонница становится моим другом. Сначала я не могу уснуть ночью, но немного дремлю днём, на диване, где обычно спала Эда. Потом и дневной сон уходит. Могу часами лежать на кровати, глядя в потолок, или кутаться в плед и обнимать подушку, или слушать, как Ольга читает Пруста, но ничего не помогает. Сестра, которая отлично спит по ночам, только смеётся.

– Ты убила меня, чтобы умереть от бессонницы? Какая ирония.

– Я не убивала тебя, – иногда бывает сложно формировать длинные предложения. Слова путаются в голове. Что я хотела? – Я не виновата.

Иногда я теряю сознание на пару минут, и обнаруживаю, что прошло не менее часа. Первым это замечает Ник: я прихожу в себя на мокрой подушке, а он нависает надо мной с остро заточенным карандашом в руке.

– Мы разговаривали, и ты вырубилась, – говорит он, прикусывая кончик карандаша. – Я облил тебя водой и собирался потыкать, но ты и сама пришла в себя.

Поднимаюсь с дивана. Волосы и майка тоже мокрые, хорошо, что на гипс не попало. Ник всё ещё держит карандаш наготове, и я говорю:

– Не рассказывай Птичнику, пожалуйста.

Он кивает.

– А что с тобой?

– Не знаю. Может, я умираю?

В последний раз бессонница была у меня ещё до отделения. Я часами сидела на своей кровати, забившись в угол, и смотрела, как сестра спит на подоконнике. Было ужасающе тихо. Спал отец и все соседи, никто не ходил по улице, не шумел даже ветер. Мне казалось, что ещё немного и тишина задавит меня, и ничего не останется, и сестра сможет занять моё место.

– …что нет, – Ник, оказывается, что-то говорил мне. – Без тебя и Эды здесь можно будет умереть от скуки.

– Не надо, – я иду к себе в палату. Может, если упаду на кровать, получится поспать?

Закрываю за собой дверь, стягиваю мокрую майку и кидаю её на спинку стула. Заворачиваюсь в одеяло, но сон не идёт. Прикрываю голову подушкой – всё равно нет.

– Почему всё так плохо? – спрашиваю я мироздание. Оно неразговорчиво, и отвечает мне она.

– Всё будет ещё хуже, если ты не начнёшь снова пить таблетки, – шёпот из дальнего угла.

Почему она догадывается обо всём раньше меня? Но согласиться я не могу. Тогда я признаю, что она права, а я не хочу, чтобы она была права, она слишком противная. Этого достаточно, чтобы кинуть в неё подушкой и закрыть глаза от света загипсованной рукой.

– Да пошла ты, – шипит сестра. – Сдохнешь, никто не расстроится.

– Ник расстроится. Он же сам нам сказал.

– Он соврал. Кому ты нужна?

И правда.

Я не могу уснуть до обеда. И после обеда. Как и перед ужином, и ночью тоже. С сестрой я не разговариваю.

Видимо, бессонница отражается на лице, потому что Птичник долго смотрит на меня во время завтрака, а потом спрашивает, всё ли нормально.

– Всё замечательно, – отвечаю я сквозь зубы, сжатые, чтобы не выплюнуть таблетки.

Птичник убеждённым не выглядит.

– Посоветую Хризе прописать тебе витамины, – говорит он. Пожалуйста. Можно подумать, я буду их пить.

Есть и плюс