Мужчина был среднего роста с очень короткими светлыми волосами вокруг большой лысины – точь-в-точь как тонзура у монаха, – в синей ветровке и в слаксах.

Он может искать жену. Или детей. Или бабушку.

Милли присмотрелась к позе мужчины и почему-то усомнилась, что он здесь случайно. Она сняла синий плащ, вывернула белой подкладкой вверх и скатала в плотный рулон. Касса освободилась, и Милли быстро подошла туда с шарфом с узором в виде репродукции «Детей, играющих на пляже» Мэри Кассат. Расплатилась она наличными и попросила пакет больше того, что продавщица хотела дать ей под шарф.

– Для плаща нужно, – пояснила Милли с улыбкой.

Продавщица пожала плечами и вручила ей бумажный пакет.

– Спасибо огромное!

«Монах» стоял у кафе, к которому вели все переходы, и смотрел на восточное крыло.

Милли шмыгнула в уборную справа от сувенирной лавки и торопливо повязала шарф вокруг головы. Получился аксессуар в цыганском стиле. Перекрученные и завязанные, «Дети на пляже» превратились в бежево-синюю абстракцию, а розовые щеки девочки стали ярким пятном чуть выше узла. Милли неспешно вышла из уборной и направилась в сторону кафе-мороженого.

Монах так и стоял в конце перехода, но теперь разговаривал по телефону. Так он из АНБ? Обещали ведь не дышать ей в спину!

Милли задрожала и, как сама почувствовала, испугалась, но сбежать ей не хотелось. Хотелось бить и крушить. Она внимательно посмотрела на тонзуру. «Человеческие головы вполне подойдут», – подумала Милли. Борьба или бегство? Она и сама удивилась своему типу реакции на стресс.

Вот бы услышать, что он говорит! Милли бездумно подалась вперед, хотя Монах стоял футах в шестидесяти у другого угла кафе. Она вся обратилась в слух.

– …сквозь землю провалилась, – говорил Монах. – Мы ведем ее от отеля. Она завезла негритянку на Коламбия-роуд, а сама приехала в Национальную галерею.

Выговор у него британский? Нет, скорее, австралийский.

– Гиацинта прошла за ней в Восточный корпус. Ее группа сторожит выходы первого этажа, а я – подземный переход в другой корпус.

Милли чуть не закричала, но с огромным трудом сдержалась. Колени подогнулись, она тяжело повалилась направо и вцепилась в парапет, отделяющий кафе «Каскад» от перехода.

Милли стояла у Монаха за спиной. Она отвернулась от него, тяжело дыша.

Я прыгнула?

Я прыгнула.

Я прыгнула!

Девушка по другую сторону парапета собралась поднять ко рту стакан, но увидела Милли и замерла. Ее спутник, сидевший к Милли спиной, спросил:

– Паола, в чем дело? Ты словно призрака увидела.

Милли попыталась подбодрить девушку улыбкой, но сама еще не оправилась от шока и почувствовала, что улыбка вышла странной. Видимо, так оно и было – девушка вздрогнула и уронила стакан на пол. Среди шума кафе громким звук не показался, но Монах повернулся к Милли в тот самый момент, когда Милли оглянулась на него.

В глазах у Монаха отразилось изумление, но он отвернулся от Милли и как ни в чем не бывало сказал:

– Привет Поршии и ребятам, ладно? Еще передай, что я жду не дождусь встречи. – Он послушал ответ. – Ну конечно.

Не прекращая разговора, Монах зашагал прочь через вестибюль к сувенирной лавке.

Милли поборола желание дать ему коленом под зад, развернулась и быстро-быстро пошла к Западному корпусу. Насколько она поняла Монаха, тот конец перехода никто не сторожил. То есть пока не сторожил. Вдруг этажом выше кто-то уже мчится в ту сторону?

На углу за лавкой Милли повернула на лестницу. Монах поспешил за ней. Он был еще у кафе, но быстро приближался и снова разговаривал по телефону.

Милли побежала вверх по лестнице, но отпрянула от двери в конце пролета. За вестибюлем просматривался Восточный корпус, и Милли увидела, что в ее сторону кто-то несется. Этот кто-то был еще далеко. Милли шмыгнула в зал на верху лестницы и, не в силах сдвинуться с места, замерла перед «Белой девушкой» Джеймса Уистлера.

– Господи! – выпалила Милли.

Девушка в длинном белом платье, стоявшая на волчьей шкуре, была изображена в полный рост. Длина холста немного не дотягивала до семи футов. За спиной у девушки белые шторы, пронизанные светом, под волчьей шкурой восточный ковер. Глаза девушки, темные брови, каштановые волосы, алые губы выделялись среди оттенков белого, поразительно богатых на нюансы. Но остановила бегущую Милли и полностью завладела ее вниманием умиротворенность девушки. Не наигранная умиротворенность, а спокойная поза.

Невозмутимость. Эта девушка невозмутима. Она не убегает неизвестно от кого. Она держится с достоинством.

У нее все получится. Из выреза блузки Милли вытащила жучок-трекер. После разговора с Соджи она отключила микрофон, но сейчас подняла панель и перевела устройство в полнофункциональный режим.

У входа в следующий зал стояла смотрительница, но она наблюдала не за Милли, а за группой детей. Милли отвернулась и непринужденно проговорила:

– Ребята, за мной хвост. Если это не вы, то давайте тащите сюда свои задницы. Я буду в Западном корпусе Национальной галереи, на первом этаже, но собираюсь ходить из зала в зал.

Милли засунула жучок обратно в бюстгальтер, сняла шарф с головы и повязала на шею наподобие галстука. Еще раз взглянула на «Белую девушку», набираясь смелости. «Поделись со мной невозмутимостью, прошу тебя!»

Из восточного фойе за верхней площадкой лестницы послышались шаги, и Милли поспешила в следующий зал, где висело пять картин Уинслоу Хомера[19]. Перед каждой Милли резко оборачивалась. «Успокойся, – велела она себе, – эта просто зал такой». И пошла дальше, стараясь не смотреть по сторонам.

Во многих залах было по несколько дверей, отчего этаж напоминал лабиринт. Милли двигалась к центру корпуса и задержалась в зале номер пятьдесят шесть перед шестифутовым портретом Наполеона в кабинете. В этом зале было четыре двери и двое смотрителей. Милли подумала, что пора остановиться, мол, пусть преследователи ее найдут, но Наполеон смотрел чересчур пристально. Милли обогнула скамью в центре зала и принялась разглядывать «Портрет дамы» кисти Виже-Лебрён – портрет женщины, написанный женщиной. В отличие от «Белой девушки» эта дама не дышала спокойствием, видимо понимая, что ее ждет. На Милли она смотрела как на подругу по несчастью. Милли казалось, что Наполеон критически огладывает и оценивает ее, а эта дама – нет. Сыграла роль и высота «Портрета дамы», лишь три с половиной фута, – он не возвышался над Милли, как портрет императора.

Милли подошла ближе и прочла надпись на карточке: «…после революции едва не попала на гильотину. В 1789 году была вынуждена тайком бежать из Парижа».