А еще через день школьники на два года старше наших патрульных прогуливались по нашему берегу с шоколадными батончиками в руках. А на справедливое замечание ответили дружным смехом и циничным предложением отправляться куда подальше. Патруль не стал ввязываться в сомнительное столкновение, но вызвал по телефону подмогу и через десять минут вместе с подоспевшими воинами-старшеклассниками выпроводил нарушителей порядка восвояси, вместе с остатками их батончиков. Причем все воины впоследствии уверяли, что воздействовали на супостатов исключительно методом убеждения. А шоколадники клялись, что успели-таки пару раз получить по шее.

Рудольф – всё происходило под окнами его кондитерской – назвал это «глупостью первостатейной». А «Ведомости» обошли происшествие дипломатичным молчанием.

Но уже на следующий день редактор Шпатель получил отличный повод поупражняться в обличительной полемике.

Двое наших мальчишек вернулись с того берега в слезах и с синяками. Ни о чем не подозревая, они отправились в кино и на улице случайно попались под руку вчерашним пострадавшим из-за шоколадного батончика. Те признали в мальчишках жителей Вафельного берега и, не особенно разбираясь, кто и зачем, пинками выгнали наших на другую сторону Реки.

«Чудовищная несправедливость. Оголтелый вандализм! Наши ребята не делали ничего предосудительного, не нарушали никаких правил и не оскверняли ничьих традиций. По какому праву они были выдворены с той стороны? Мирные школьники подверглись разбойничьему нападению распоясавшихся хулиганов!» – бушевал Шпатель.

– А что вы хотели? – с жаром заявил Рудольф. – Шоколадники – тоже не дураки. Как мы их, так и они нас!

– Нет, я тебя вообще не пойму! – возмутился в ответ Карл. – Когда наши мальчишки выпроводили на тот берег их мальчишек – ты был недоволен. А когда нашим накостыляли по первое число – ты считаешь, что это в порядке вещей?

– Но мы же первые каждый раз начинаем! Мы их провоцируем!

– Мы провоцируем?! А кто начал писать на наших стенах? Ты что, забыл? Не мы провоцируем! Нас провоцируют!

На следующее утро все рекламные щиты нашего берега, на которых так или иначе фигурировал шоколад, были измазаны какой-то вонючей жидкостью.

А в дополнение к патрулям, курсирующим по улицам, на пешеходной части Старого моста был выставлен стационарный блокпост. В его задачи входило не допускать к нам возможных злоумышленников с Шоколадного берега и препятствовать тому, чтобы наши жители переходили на ту сторону, – ведь там им может угрожать опасность. Спустя час после появления кордона к нему подъехала патрульная машина гражданской полиции, чтобы узнать, кто и на каком основании самоуправствует на мосту. Но оказалось, что муниципалитет выдал официальное разрешение на пост – как на пикет против развернувшихся в городе беспорядков. Поначалу наряд Воинов Кулака дежурил на мосту только днем, но со временем, по мере того как нарастала напряженность, блокпост стал круглосуточным.

Отношения между подростками Шоколадного и Вафельного берегов всё больше осложнялись. Ситуация в городе всё сильнее и сильнее напоминала военное положение.

На следующей неделе Жюли и Жан-Жак виделись каждый день. Точнее, так: на следующей неделе они провели вместе всё свободное время.

Эта неделя прошла для Жюли в каком-то лихорадочном тумане. Наверное, именно про такое состояние в романах говорят: «как во сне».

Во-первых, она почти не замечала того, что происходило с ней в повседневной жизни, в той жизни, где не было Жан-Жака. Она ела, пила, шла в школу, сидела на уроках, возвращалась домой, обедала, раскрывала учебники, пытаясь делать домашнее задание, смотрела в телевизор, силясь понять, о чем идет речь, целовала перед сном родителей. Но делала всё это невнимательно, по инерции, как зачарованная, будто под наркозом, едва соображая, что она делает и зачем.

Во-вторых, она всё время думала о Жан-Жаке и о том, что с ними произошло. Любой, даже самый незначительный разговор с Жан-Жаком отпечатывался в ее памяти до последнего слова. И потом, оставшись одна, она заново переживала эти разговоры, вспоминала каждую фразу, каждое слово, обдумывала их и так и этак и раз за разом находила в них какой-то новый значительный смысл.

Она брала нож, чтобы за завтраком намазать масло на хлеб, но так и замирала над чашкой с кофе, забыв и про нож, и про хлеб, и про масло. Потому что вдруг осознавала: обычное «до свидания», которое вчера сказал ей Жан-Жак, на самом деле означало – до следующего свидания! Представляете! Мы произносим эти слова по сто раз в день и не задумываемся. А в них так много символичного!

Или она возвращалась из прихожей в свою комнату – уже в куртке, – чтобы взять забытый атлас по географии. Поднималась по лестнице на второй этаж и останавливалась на пороге, ничего не понимая, потому что успела напрочь забыть и про атлас, и про географию, и про школу, и теперь стояла как дура и не могла сообразить, зачем она сюда пришла и что ей здесь нужно.

Она могла замереть, задумавшись, перед окном и не заметить, как прошел целый час… Она думала о них с Жан-Жаком и ни о чем другом думать толком не могла.

С уроками, сами понимаете, была чистой воды катастрофа. В школу Жюли вообще могла бы не ходить – всё равно она не слышала и не понимала ни слова.

Уже через пару часов после того, как они с Жан-Жаком расставались, Жюли начинала испытывать смутное беспокойство. Не могла сосредоточиться на простых делах. Не слышала обращенных к ней слов. Роняла из рук то чашку, то книгу. Ее начинали раздражать безобидные мелочи, она огрызалась на совершенно невинные вопросы. Беспокойство час от часу нарастало и переходило в тревогу. Настроение стремительно портилось. Ей начинало казаться, что с Жан-Жаком что-то случилось, или он забыл про нее, или не забыл, но в эту минуту смеется над ней с другими мальчишками, или еще какая-нибудь чушь.

Но всё беспокойство мгновенно улетучивалось, стоило ей только увидеть Жан-Жака – его глаза, его потешные очки, рыжеватые вихры, веснушки на руках. Он начинал говорить, и звук его голоса действовал на Жюли гипнотически, и было совершенно неважно, о чем именно он говорит. Он был рядом, и на земном шаре вокруг Жюли вновь воцарялись мир и гармония.

Встретившись, они, не сговариваясь, шли куда глаза глядят. Шли и беседовали. Просто шли – по улицам, по бульварам, по дорожкам парков. Им в голову не приходило искать какие-нибудь развлечения, аттракционы или, там, кино – любой самый закрученный сюжет был лишь бледной неуклюжей выдумкой по сравнению с тем, что происходило с ними. Уставая, они присаживались на скамейку или за столик в кафе-мороженом. Но не могли долго усидеть на месте, вставали и шагали дальше, дальше, дальше.

Они говорили и не могли наговориться. Рассказывали друг другу всё-всё о себе. Рассказывали о том, что происходило в детстве, о старых обидах и страхах, о том, о чем не приходило в голову сказать никому – никто бы и не понял. А друг с другом… Стоило только одному начать фразу – другой сразу же понимал, «с полуслова». Именно с полуслова: оба всю жизнь считали, что это лишь книжное выражение, образ, преувеличение… А оказывается, так бывает. Именно так! Дословно.