- Шика-Сыка?

- Шамнльпек!

- Так можно у вас где-нибудь поспать? - спросил Головко.

Васильев вскочил со шкуры, хлопнул в ладоши, закрыл глаза, а потом вдохновенно улыбнулся.

- Вы не понимаете, - сказал он счастливым голосом. - Вы видите разные цвета и разные цветы, слышите звуки и можете сами производить звуки, и не обязательно их единственной целью будет контакт с каким-то небольшим существом, стоящим в единой бессмысленной цепи с другими разными существами; вы пришли в тундру и ощутили тундру, и вы видите нас и знаете других, почему же я должен обратить к вам свое лицо и свое тепло, если вы имеете собственный лик и свой великий дух?! Ведь вы знаете, что, когда ангел явился, небо стало синим, а когда небо стало синим, народ получил свое дерево! И вы увидели зарю и реку, и безлюдный простор, и волшебный восторг. Но я знаю одного из вас. Конечно, все равно, чем заниматься, и мы присутствуем здесь, и мы произносим <шика-сыка> и что-нибудь еще, и мы носим наши халаты, в конце концов. Но вы можете прийти сюда и узреть тундру; и вы можете склониться над водой и увидеть истину; и вы можете посмотреть вдаль и, понять свой путь. И если вы говорите <Август>, мне становится смешно, и если вы говорите <ЛДРПЯ>, я хихикаю, и если вы говорите <Якутия>, мне вас жалко. Но я должен сейчас говорить, и хотя обычнейшее отличие розового цвета от голубого выше всего остального и другого, о чем вы можете нас спросить, я все-таки остаюсь в своем счастливом непонимании и знании, и готов даже рассказать обо всем, и прежде всего о том, что плывя дальше по реке, вы достигнете океана и льдов.

- Спасибо, - сказал Софрон, когда Васильев замолчал.

- Простите, а у вас нельзя чего-нибудь съесть? - спросил Головко.

- Блядь! - крикнул Хек.

- Вот видите. - начал Софрон.

- Я могу вам дать фабричный бутерброд, - проговорил Васильев. - Он в специальной упаковке. Мы питаемся ими, потому что нам все равно.

- Вы их получаете за жэ? - спросил Абрам.

- Да, - обрадовался Саша Васильев. - Однако, вы умеете делать логические выводы. Возьмите вот эту коробочку, сорвите красную ленточку, откройте синюю крышечку, разорвите зеленую бумажку и достаньте белый хлеб с маслом, сыром и мясом! Приятного аппетита!

- Спасибо, - поблагодарил Головко и немедленно съел бутерброд, произведя предварительно все, что ему рассказали. Коробочку, ленточку, крышечку и бумажку он зажал в правой руке, желая потом их выбросить куда-нибудь в тундру. Софрон совершенно не смотрел на него в этот момент; Хек опять достал палочку из печки и держал ее в руке, словно специальный флажок.

- Значит, у вас какая-то секта? - спросил Софрон, зевнув. - А где же другие жители?

- Мы есть все, и мы есть все, - промолвил Иван Хек, засовывая палочку обратно в печку. - И все, кто был - есть; и все, кто будет - будет; но нет никаких сект, и нет никаких жителей; есть тундра, небо и мы; послезавтра утром придет Август и принесет плоды жэ; поговорите с ним на политические темы и на темы любви; узнайте у него все; а у нас завтра будет великий вечерний праздник <Кэ>; и будет так.

- Пойдемте, я отведу вас. - сказал Васильев и резко встал со своей шкуры.

Софрон Жукаускас и Абрам Головко, взяв свои сумки, молча вышли из чума на утренний свет. Вокруг все буквально зажглось под разреженно-резкими, неожиданными лучами появившегося маленького солнца, расцвечивающего простор в разные оттенки; и каждая травинка как будто засияла внутренним сиянием и тайным теплом, возгорающимся наподобие раскрытию под солнцем нежного цветка, похожего на красавицу, обнажающую свое белое прекрасное тело, И каждая крошечная пальма хранила в себе целую реальность, ждущую своего царя и мессию. И в небе было три облака.

- Прекрасно! - воскликнул Софрон, посмотрев вперед.

- Это мир, - сказал Хек.

- Куда мы идем? - задумчиво спросил Головко.

Перед ними возник красный чум с коричневым узором. Узор состоял из кружков и квадратиков. Иван Хек открыл занавесь, заглянул внутрь и подал знак рукой. Жукаускас и Головко подошли, и вошли внутрь. Там не было никого.

- Вот чум, здесь есть печка, спички, дрова и одеяла. Нам не надо денег, нам нужны слова. Спокойной ночи!

Когда Хек ушел, Софрон сел на одну из своеобразных лежанок, которых как раз было две, и, кашлянув, громко спросил:

- Ну и что все это означает?!

- Надо спать, - ответил Головко.

Наступил великий солнечный вечер, и вся тундра как будто проявилась под светом северных небес, словно блаженная земля, данная народу для правды и истории. Где-то были иные страны и существа, но здесь кончалась одна суша из всех возможных и явленных, и было что-то действительно озаряющее в каждой суровой незначимой клеточке здешнего невероятного простора, где зимой бывал ад и лед, а лето возникало и тут же гасло, нереальное, словно призрак любви, и где каждый житель был одинок, прекрасен и совершенен, как единственный герой посреди плоской, нигде не прекращающейся ничтожной равнины, по поверхности которой стлались еле различимые травы, убогие деревца и блеклые цветы. Здесь была своя идея и свой космос, спрятанный в беспорядке перепутанных карликовых баобабов и синих грибов. И никто не мог открыть этой тайны, даже если бы она существовала; и никто не в силах был избежать этой тундры, даже если бы здесь присутствовал только свет. Возможно, тундра была сердцем Якутии; но тогда ее душой была, несомненно, река и земля.

Жукаускас открыл один глаз, чтобы посмотреть перед собой и увидеть узор на стенке чума, изображающий квадратик и кружок. Он чувствовал себя легко и бодро, и он не знал, сколько прошло времени, ив чем смысл его сиюсекундного существования. Жукаускас протянул вперед левую руку, и она выглядела такой же как всегда, и ни одного волоска не росло на ней. Жукаускас открыл второй глаз.

- Напарник мой, - сказал ему Головко, стоящий сзади, - мы попали а тундру, я приветствую вас, это прекрасно и загадочно. Я думал над словами этих людей, они не лишены информации, но мне странно все это. Видимо, наша Якутия необъемна.

- Уажау, - сказал Жукаускас.

Ничего не было слышно вне чума, словно все замерло и приготовилось к каким-нибудь грядущим звукам. Везде царила великолепная тишина, которая заключала в себе и речь, и музыку, и вой отчаянья, кошмара и восторга.

- Напарник мой, - воскликнул Головко, почесываясь и кашляя. - Вы что-нибудь поняли из всего этого?! Сколько времени? Когда, наконец, приезжает Август? Они, кажется, все знают про него. И про нашу партию. Это ужасно. Может быть, сообщить Дробахе? Нам нужен Август, едрить его! Он пошел за жэ. Глупое красивое место. Как вам Хек?

Воздух был летним и холодным, словно загадочное дыхание светлого духа этого края, который существовал во всем. Иногда был ветер, а иногда наступала полная тишь, и тогда все вообще преображалось, и даже внутренние стенки чума становились похожими на двери в иные великие миры. Может быть, когда-то здесь бродили мамонты, похожие на слонов, и, может быть, их было шесть.