Пока что растения выглядели почти неодушевленными и в чем-то сумасшедшими, дикими и неприрученными, казалось, что они могут пищать, или нежно шептать, или что их нет вообще, и можно наступать на траву, или на маленький куст своей ногой, ничего не нарушая в мире, потому что все сейчас являлось тенью и ерундой - в этот миг; и никакая нога была не в силах ничего разрушить, в то время, как днем то же самое дерево превращалось в нечто, вроде знакомой уличной собаки, которую нужно гладить, кормить и не принимать всерьез.

Поселок Кюсюр, находившийся здесь, представлял из себя несколько красочных чумов, установленных прямо на разноцветной почве на берегу огромной глубокой Лены напротив другого берега, где не было ничего. Каждый чум имел свой цвет и свой узор, и все вместе они выглядели как стекляшки в сломанном калейдоскопе, в котором сохраняется общее цветовое сверкание, но потеряна удручающая симметричность. Легкий дым шел из некоторых чумов, показывая на то, что там не спят. Какой-то вдохновенный шепот слышался из розового чума, стоящего на правом краю Кюсюра; два голоса восторженно произносили:

Шика

Сыка

Шика

Сыка

Шика

Сыка

А может быть, что-то совсем другое, более завораживающее, осмысленное и прекрасное; и их голоса струились и не смолкали, образуя ритмический фон всего окружающего, и словно добавляли еще один невидимый цвет в весь остальной многоцветный Кюсюр. Один чум был ярко-зеленым, и желтыми лентами на нем были вышиты какие-то знаки, или буквы неизвестного языка, другой чум был серо-черным. В центре стоял большой фиолетовый чум без единого узора. И дыма не было над ним. Чумы как будто пропадали и снова появлялись, меняли свои очертания, и превращались в какое-то одно, огромное цветовое пятно. Но они все-таки были, и они все-таки были чумами, и это все-таки была тундра, и здесь все-таки был Кюсюр. И каждый чум стоял словно в собственном ореоле, или ауре, и радужное свечение исходило от всех них, как от линзы, если повернуть ее особым углом. И великий покой царствовал над всем.

Головко и Жукаускас осторожно ступали по нежной тундровой почве, словно боясь испортить ее иллюзорное волшебное существование и разрушить какую-нибудь связь: между нераскрытым цветком и землей, или между землей и баобабом. Здесь везде существовали связи, и они были тонкими и неуловимыми, словно волоски маленького, еле различимого зверька; их разрыв никогда не мог обозначать гибель и конец всей совокупности прекрасный вещей, но лишь их преобразование в новое единство, не обязательно столь же таинственное, но обязательно присутствующее. Трепет охватывал Головко, когда он видел нежный шерстистый цветок белого цвета, вырастающий из болотистого мокрого окружения, - он не мог бы закрыться, он мог только умереть. Хотелось сорвать цветок, или быть цветком. Жукаускас млел, поворачивая свой взгляд направо, и не видя никаких чумов. Он мечтал возродиться палочкой, лежащей здесь на кочке. Они тихо шли, приближаясь к чумам, и несли свои сумки с вещами, и в лужах отражалось все то, что они видели перед собой. Они встали, больше не хотелось ничего, и не было нужды ничего совершать. Абсолютная тишина установилась вдруг; наверное, это произошло оттого, что смолкло <шика-сыка>. Никто из них не мог раскрыть рот и издать звук, но тишина давила своей невероятностью, как будто заставляя неожиданно взорваться разными разрозненными звуками и погибнуть от распада всего на неведомые фразы и слова. И тут из предпоследнего чума вышел человек в бежевом халате и посмотрел вперед ясным взглядом. Жукаускас поставил свою сумку на траву.

- Вы здесь, - сказал человек, подойдя к ним. - Почему бы и не здесь. Можно быть здесь, можно не быть, можно сказать, можно и не сказать. Меня нет там, вы пришли.

Софрон удивленно посмотрел на белую бороду этого человека. Головко медленно спросил:

- Это - поселок Кюсюр?

- Я не говорил с вами, - просветленно улыбаясь, сказал человек. - Я говорил с вами. Мне неведома ваша цель, и мне без разницы мое поведение. Я могу, или не могу. Хотите сказать?

- Вы имеете в виду меня? - спросил Софрон. - Меня зовут Софрон Исаевич Жукаускас, я - старший инструктор Добровольного Физкультурного Общества... Человек стал улыбаться еще сильнее, как будто увидел перед собой подлинный рай.

- Чудесно! - сказал он. - Просто чудо. Конечно, что можно было ожидать, но это все. Я теперь все. Я даже могу убить.

- Меня?! - воскликнул Жукаускас, почему-то посмотрев направо.

- Вас? - спросил человек, потом начал долго смеяться. - Ну это просто невероятно! И вас тоже.

- Вы шутите?! - холодно вмешался Головко, засовывая руку в карман.

- Я? Я шучу. Я есть. Между прочим, это - поселок Кюсюр.

- Вот это все? - сказал Софрон, показывая пальцем на чумы.

- Кюсюр - это все, - ответил человек. - Хотите видеть?

- Скажите, - дружелюбно проговорил Софрон, - можно вас спросить обо всем?

- Все, что я знаю, я знаю, - сказал человек серьезно. - И все знают. Но вы здесь, и я говорю. Это - Кюсюр!

Жукаускас достал перчатки.

- Вам холодно?

- Мы прибыли, - недовольно проговорил Жукаускас. - Я хочу в гостиницу, хочу спать, нам необходимо кое-что, я ничего не понимаю. Почему чумы, где дома, где поселок, где люди?! Кто говорит у вас <шика-сыка> ночью? Вы - якут? Вы всех знаете здесь? Могу я узнать у вас про одного человека?

- Назовите имя, - сказал человек. - Имя есть слово, состоящее из звуков, в которых заключен целый мир. Имя есть истинный полет, имя есть Вселенная, замыкающаяся сама в себе. Имя есть тайна, вызывающая страх и трепет. Вы сами все знаете, и я знаю. Бесполезно заниматься этим, но вы хотите. Хорошо, видите: есть чум. Мне непонятно, но это и есть счастье. Пойдемте в мой чум, там мы говорили <шика-сыка>, я сделаю вам костер, кипяток, еду и место для сна. Вы прибыли, а я - нет. Я преклоняюсь, мне интересно. Наверное, так нужно. Отныне буду я. Итак, вы должны познать то, что вы есть.

- Как зовут вас? - дружелюбно спросил Головко, щелкнув пальцами.

- Мое имя есть все остальное, так же, как и все остальные есть мое имя. Назовите меня Хек, ведь это - лучшее.

- Вы здесь живете. Хек? - бодро спросил Софрон, надевая перчатки и беря свою сумку.

- Поюли, - сказал этот человек и отошел от них.

Он стал медленно идти в сторону желто-зеленого чума, держась руками за свой халат. Головко и Жукаускас последовали за ним, стараясь не ступать в лужи.

И они все подошли к красивому чуму, и Хек отодвинул какую-то занавесь и открыл вход. И там внутри был очаг и шкуры, и на рыжей шкуре лежал человек в красном халате с белыми усами. Хек указал на него левой рукой и прошептал:

- Это - Васильев. Он не спит.

Жукаускас и Головко остановились у входа и стали смотреть на лежащего человека. У него были открыты глаза, и он сказал: