– Нашел время киснуть, – пробормотал я. Кривовато усмехнулся и ущипнул себя за ухо. – Все получится.

Смешавшись с потоком людей, я устремился к одному из ворот-шлюзов. Благоразумно обошел компанию молодчиков, вроде бы развлекающихся игрой в камушки, а на деле высматривающих, кого бы ограбить. Поморщился от мощной вони прогорклого масла, исходившей от уличной закусочной, где жарили кальмаров и осьминогов. Поглазел на акробата, ловко вышагивающего по тросу над проспектом, раскачивающегося и шатающегося под аханье публики. Кинул мелкую монетку детишкам в костюмах туату и чертей, что шумной компанией выплясывали в центре тоннеля под надтреснутые звуки флейты.

Помахав рукой радостно взвизгнувшей малышне, я сделал вежливый реверанс наряду гвардов – дескать, с праздником, уважаемые. Те кинули пристальные взоры, но хмуро отвернулись – такой публики в тоннеле полным-полно. И если в богатых районах могли остановить, сочтя подозрительным, тут действовали иные правила. Пока не мешаешь другим, не шумишь, не воруешь напоказ и платишь мзду защитникам порядка, тебя не тронут.

За это я и симпатизировал миру низов. Грязному, жестокому, кровавому, но по-своему честному и намного более понятному, чем выхолощенный и чистенький, напудренный, но гнилой мир аристократов и богатеев.

Преодолев половину пути к вратам, я окончательно успокоился и почувствовал себя уверенно. На импровизированной площади у большого паба остановился и послушал выступление какого-то очередного революционера. Тот надрывался, кричал о зажравшихся богачах, умирающих детях и стариках, о том, что пора действовать.

В целом обычный мотив известной песни. Интересно другое, тут никто и не думал сгонять крикуна с пьедестала. В редкой толпе я увидел несколько гвардов, внимательно слушающих. А кое-кто, судя по выражению лица, поддерживал оратора.

Город не достиг точки кипения. Но медленно, верно накалялся. Я видел сие в лицах и взглядах, в сжимающихся кулаках и стойком запахе гнева, коим сочилась толпа.

Обойдя стихийный митинг по широкой дуге, я преодолел оставшееся расстояние до нужных врат. Шлюз тут не запирался, и народ беспрепятственно сновал туда-обратно. Проезжали тележки, груженные какими-то ящиками и бочками, грудами минералов и стальными болванками. То и дело мелькали рабочие – с раскрасневшимися усталыми лицами, с подпалинами в волосах и на грубых робах, с болтающимися на груди респираторами.

В лицо дохнуло сухим жаром, запахом серы и железа – будто в аду. Вдалеке горело желтоватое зарево, слышались оглушительные удары металла по металлу, какой-то лязг и приглушенное рычание. Будто некий гигантский зверь скрипел во сне зубами, вздрагивал и порывался проснуться.

Запнувшись у входа на секунду, я решительно шагнул внутрь. В первый момент чуть не задохнулся от дыма. Поморгал, двинулся дальше вдоль узкой одноколейки, снующих вагонеток. Мимо темных нор-ответвлений, где чудилось какое-то движение, мелькали тусклые огоньки. Мимо громадных цехов, где лился металл, сверкали искры и, как черти, бегали дымящиеся от жара работяги, горели дуги электрических разрядов – где все шипело, трещало, рокотало.

То и дело хотелось втянуть голову в плечи. Я с непривычки вздрагивал, оглядывался, едва успевал уклоняться от спешащих куда-то рабочих, катящихся по тоннелю грузовых тележек. С интересом рассматривал механизмы в мастерских, людей.

В одном углу увидел отдыхающую за обедом бригаду: крепкие парни мрачно жевали вяленую рыбу и галеты из водорослей, запивали водой. Чумазые, потные, жилистые. У половины не хватало пальцев на руках и ногах, лица истощены и обезображены давними травмами. Да что говорить, у некоторых вместо одежды были лохмотья, а обуви их крепкие, огрубевшие до каменного состояния стопы никогда и не знали.

А чуть дальше я увидел импровизированную ночлежку – убегающие вверх, в темноту и мглу металлоконструкции, представляющие собой многоэтажные постели. По лесенкам спускались и поднимались мужчины и женщины. Кто-то ворочался на грязных матрацах, стонал во сне, кто-то хрипел и кашлял, хватаясь за грудь. И ничего удивительного, что многие дремали в респираторах, боясь задохнуться.

Судя по всему, народ тут не просто отдыхал между сменами, а жил. Денег у многих не хватало и на маленький каменный мешок-соту, называемый почему-то квартирой.

Рядом со спальней стояла кухня – огромный котел с электрическим подогревом, булькающий и шипящий, окутанный зловонным паром. А вблизи копошились несколько поваров. Один постоянно бросал внутрь куски сырой рыбы, чуть ли не лопатой, второй с усилием размешивал стальным прутом, а третий за мелкую монету накладывал желающим осклизлую неаппетитную массу на тарелки.

Уловив запах, я невольно передернул плечами и поторопился уйти. Но мельком заметил и тех, кто наблюдал за процессом приготовления хрючева с вожделением и жадностью. Из-за металлических ящиков выглядывала пара мальчишек, чрезвычайно худых, смахивающих на скелеты и абсолютно седых. С огромными зрачками слезящихся от яркого света глаз, белой до прозрачности кожей, не знавшей ультрафиолета, кровоточащими деснами и редкими зубами. Оба одеты в какие-то рубища, чумазые, запуганные.

Бледные. Не зря их так прозвали. Абсолютная нищета, коих и за людей никто не держит.

Преодолев несколько ярдов, я увидел темную нору с сидящими у входа бедняками. Пожилая женщина без пальцев на ногах и с лицом в гнойных язвах просила милостыню. Рядом девочка лет десяти – двенадцати раскладывала поделки из камней, проволоки и цветного тряпья – на продажу.

Один из работяг, шедший мимо, по виду подвыпивший бригадир, запнулся, остановился и швырнул в темноту тоннеля кусок подгнившей рыбы. Там раздался многоголосый вой, шум грандиозной потасовки.

– Проклятые нахлебники, – хохотнул мужчина. – Хоть позабавлюсь… Что?..

Бригадир заметил, что я замедлил шаг и наблюдаю. Скорчил угрожающую мину, сжал кулаки.

– Они люди, – заметил я.

– Вырожденцы! – фыркнул мерзавец. – Никакого от них проку. Ничего не умеют, мозгов совсем нет. И слабые, к работе не годны, слепнут на свету, человеческую речь забыли. Жрут падаль, плодятся и дохнут.

Я хотел сказать о том, что, поставь любого в такие условия, никто долго не протянет. Но что-то в словах ублюдка было.

Бледные действительно не умели и не могли работать, лишь просили подаяние, собирали мусор. И жили везде, где наличествовали кислород, тепло и пресная вода. Но чаще в глубоких шахтах, заброшенных гротах и тоннелях, технических ходах. Несчастные, коих жизнь выбросила в пропасть по тем или иным причинам. Или из-за того, что города не могли обеспечивать комфортные условия неуклонно растущей человеческой популяции. А так как нищие еще и размножались, то в каждом из городов возникали целые общины и кластеры из них – слабых от недостатка пищи и отсутствия обязательных ежемесячных доз ультрафиолета, глупых из-за того, что новорожденных бродяг никто не учил. Они даже навредить всерьез никому не способны в силу физической ущербности. Лишь накинувшись стаей, могли задавить какого-нибудь пьянчугу.