уничтожен задним числом. Боюсь, что ставка попросту оказалась выше всего, на что способна философия счастья и удовольствия.

Можем ли мы найти концептуальные ресурсы вне западной традиции? В очень красивой максиме передалась индейская мудрость: «Земля дана нам детьми взаймы». Конечно, она отсылает к представлению о циклическом времени, которого мы больше не придерживаемся. Но думаю, что линейная темпоральность наполняет эту идею еще большей силой при условии реконцептуализации, которую только предстоит совершить. Наши «дети» – надо понимать: дети наших детей и далее до бесконечности – не существуют ни физически, ни юридически, но между тем через инверсию времени максима внушает нам мысль, что именно они вверяют нам «Землю» – то есть то, чем мы дорожим. Мы не «хозяева природы» – она нам дана в пользование. От кого мы ее получили? От будущего! Пусть скажут: «Будущее не реально!» – тем самым лишь укажут на камень преткновения для любого рода философствования о предстоящей катастрофе. Дело в том, что нам не удается придать будущему достаточно весомую реальность.

Однако эта максима не только меняет направление времени – она его зацикливает. Мы сами производим на свет наших детей в биологическом, а главное – в моральном смысле. Максима призывает нас перенестись в будущее и взглянуть на настоящее требовательным взглядом, который мы сами же породим. Через такое раздвоение, принимающее форму сознания, мы, пожалуй, и сумеем утвердить взаимность между настоящим и будущим. Будущее, быть может, в нас не нуждается, зато в нем нуждаемся мы, потому что оно придает смысл всему, что мы делаем.

Что будет, когда технологии конвергируют

Важнейший вопрос: как объяснить, почему наука стала настолько «рискованным» видом деятельности, что представляет собой, по мнению некоторых известнейших ученых, главную угрозу выживанию человечества? В ответ многие философы говорят, что мечта Декарта «сделаться господами и владетелями природы» вышла нам боком. И надо бы срочно вернуться к «господству над господством». Боюсь, они ничего не поняли. Они не видят, что технология, вырисовывающаяся в результате «конвергенции» всех дисциплин, как раз нацелена на не-господство. Инженер завтрашнего дня будет учеником чародея не по нерадивости или неведению, а целенаправленно. Для него сложные структуры или организации – исходные данные, и он захочет узнать, на что они способны, изучая панораму их функциональных свойств, то есть двигаясь «по восходящей» (bottom-up по-английски). При этом он окажется в не меньшей степени исследователем и экспериментатором, нежели режиссером. Его успехи будут оцениваться больше в свете творений, которые станут неожиданными для него самого, чем с точки зрения соответствия сделанного предустановленным техническим требованиям. Такие отрасли знания, как искусственная жизнь, генетические алгоритмы, робототехника, распределенный искусственный интеллект уже отвечают этой схеме. Вместе с тем полностью реализовать цель не-господства сможет программа развития нанотехнологий – демиургический замысел, объединяющий все средства манипулирования материей на уровне атомов и молекул. И поскольку ученый вместо открытия не зависящей от разума реальности все чаще будет занят исследованием свойств своих изобретений (скажем, как специалист в области искусственного интеллекта, но меньше – как нейрофизиолог), то возникнет тенденция к смешению ролей инженера и ученого. Сама природа станет такой, какой сделал ее человек, запустив процессы вне его господства, причем намеренно.

Для объединения европейских исследовательских центров в области нанотехнологий было выбрано название Nano2Life – сокращение от Bringing Nanotechnology to Life. Неоднозначность этого выражения – шедевр двойственности языка, к которой все чаще прибегают ученые. Оно может означать скромное намерение «сделать нанотехнологии частью реальности» или «приблизить нанотехнологии к наукам о жизни». Но нельзя не уловить в нем демиургический замысел изготовления жизни посредством техники. А тот, кто собрался создавать – фактически творить – жизнь, не может не замахнуться на воспроизводство основной ее способности – творить, в свою очередь, нечто совершенно новое.

Выражение «конвергентные технологии» я заимствую из официального американского документа, который в июне 2002 года запустил широкую междисциплинарную программу, щедро дотируемую из федеральных фондов и названную Converging Technologies for Improving Human Performance («Конвергентные технологии для улучшения человеческих показателей»), но более известную под аббревиатурой NBIC. Речь идет о конвергенции нанотехнологий, биотехнологий, информационных технологий и когнитивных наук[75]. Я уже много лет размышляю над экономическими, социальными, политическими, военными, культурными, этическими и метафизическими последствиями ожидаемого развития отраслей NBIC и их конвергенции. И в связи с этим хотел бы сейчас перейти к рассуждению о проблематике рисков.

Моя позиция очень проста: при нормативной оценке конвергентных технологий вопросу о «рисках» следует, естественно, отвести должное место, но не более и не менее. В неразберихе, подменившей нынче дискуссию, о «рисках» только и говорится. Единственный способ выбраться из этой колеи – это высвободиться из ментальных оков сразу на двух уровнях. Надо осознавать, что: 1) риски – лишь один тип последствий среди многих других и, конечно, не самый значимый и не самый интересный; 2) расчет рисков – а это единственный рассматриваемый метод оценки[76] – совершенно не приспособлен к нормативному пониманию большинства последствий.

Я предложил типологию последствий развития NBIC, которая наглядно показывает, что они в большинстве своем не сводятся к рискам[77]. Понятие риска уже в самом себе заключает нормативный экономизм[78], от которого я требую отказаться (см. пункт 2). Риск подразумевает три составляющих: a) возможный ущерб, нормативно полагаемый со знаком минус; б) принципиальную оценку степени вероятности наступления такого ущерба; c) совокупность индивидов, которым потенциально будем нанесен ущерб и чья «полезность» (или «удовлетворенность») служит эталоном оценки ущерба. Дискуссия о «предосторожности» заставила провести различие эпистемологического порядка, а именно: каким типом знания о степени вероятности наступления ущерба обладают или не обладают действующие лица, например, в форме объективной вероятности. Эта дискуссия преимущественно привела к неразберихе и скрыла главное: необходимо срочно отказаться от монополии на мышление, которой обладают понятие риска и экономический расчет рисков.

Несложно убедиться, что последствия, которые я перечислю и кратко прокомментирую, рисками не являются, поскольку не отвечают ни одному из трех вышеупомянутых условий. Когда Национальный научный фонд США (NSF) заявляет, что NBIC «приведут к изменению цивилизации», пусть найдется умник, который решится поставить этой возможности знак плюс или минус, выскажется о степени ее правдоподобия или оценит последствия, сложив прибавки «полезности» для всего населения. Экономисты, когда их методы отвергают, погружают вас в ад мракобесия так называемой глубинной экологии. Тем не менее, вопреки определенному экологическому фундаментализму, можно принять определенный же антропоцентризм – «человек есть мера всех вещей», – не впадая вместе с тем в наивность методологического индивидуализма, присущего экономическому расчету рисков. Между этими двумя позициями есть широкий промежуток, в котором должно найтись место для требовательного и оригинального подхода.

За пределами проблематики рисков

Развитие нанотехнологий в кратко- и среднесрочной перспективе ставит проблемы рисков для здоровья, окружающей среды, безопасности, защиты частной жизни и многого другого. И все же для любой страны главный риск сегодня – не попасть в научную, технологическую, промышленную и военную гонку, начавшуюся с молниеносной быстротой. Любая попытка критической дискуссии теперь сразу дискредитируется. Чтобы не остаться вовне международной конкуренции, следует с широко закрытыми глазами устремиться в представляемое неизбежным будущее и не утруждать себя размышлениями. Но нет, мы все-таки заставим себя подумать.

Следствия по отношению к природе (онтологические следствия)

Нынешняя дискуссия о вызываемом новыми технологиями изменении отношения к природе сводится к следующему. С одной стороны, глубинная экология представляет природу незыблемым примером равновесия и гармонии, а человека – безответственным и опасным хищником. С другой,