Ким, она не хочет себе такой судьбы. Ким… Где же ты?..

– А я пытался по-хорошему, да? Пытался. Говорил, что получишь много. Согласись ты, и я бы тоже получил сундук с золотишком, ну да ладно! Артачишься, так и я на сделки больше не пойду.

Брамхи-Джава шагнул к Тайре и наклонился прямо к ее лицу; от его кожи пахло гниением – так ей показалось; блеснули в полумраке черные глаза.

– Три дня я буду учить тебя уму-разуму, но помереть не дам, не надейся. Если передумаешь, произнесешь охранникам мое имя. А если нет…

Если нет, ты овощ – не человек, не женщина, никто – дойная кархуза, поняла?

Она поняла его без слов.

Как поняла и то, что без чужой помощи не сможет подняться на враз ослабевших ногах.

Ее больше не пускали в «загон».

Вместо этого – утром, днем и вечером – били. Молча, жестоко, умело.

Всего за одни сутки кожа Тайры покрылась синяками – от подошв жесткой обуви болели ребра, от ударов затылком о стену ныла голова, резко и быстро садилось зрение. Распухшие губы, выкрученные руки, саднящие ладони – впервые, раскаленная площадка с начертанными на ней квадратами, казалась ей спасительным местом – там хотя бы не трогали, не у всех на глазах…

В первую ночь, извиваясь на соломе от боли, Тайра просила Кима вернуться, дать ей знак, научить, как быть дальше. Спрашивала, за что она получила такую судьбу – в качестве какого урока?

Ким не приходил – ни наяву, ни в коротких моментах забвения.

Учитель просто ушел. Ушел.

Во вторую ночь после полученных травм и, зная, что сил не хватит для того, чтобы восстановить и малую часть из них – Тайру не поили и не кормили – она обреченно пребывала в состоянии апатии, касалась разбитых суставов, на которые наступали чужие ноги, и думала о Сари. Ей казалось, что подруга извиняется, за что-то извиняется.

Это все не важно.

Тайра больше никогда не увидит ее, никого не увидит. Она не успела купить собственный дом и растение в горшочке, не успела побывать в местах, где растет трава, не успела научиться чему-то важному, так и не познала мужчину…

Почему она не сделала иного выбора? Зачем вообще встретила Кима? Ведь могла бы когда-то отдаться Раджу и утопать в довольстве и комфорте. Пусть не душевном, но физическом.

Она могла бы пойти работать в иное место – пройти мимо белокаменного особняка с глиняной у двери табличкой, могла устроиться торговкой – путешествовать через пустыню в дальние страны. Да, конечно, по ночам бы пришлось ублажать погонщиков караванов, но она все равно бы увидела больше, чем теперь. Теперь она уже ничего не увидит. Потому что на третью ночь, после того, как ее вновь пинали по ребрам, голове, лицу и конечностям, Тайра решила умереть.

Решение это далось легко, почти без боли.

Она не будет овощем, не будет служить ни злому колдуну, ни его правителю, не будет плевать в лицо тем, кто подарил ей «видение», лучше скажет им напоследок «спасибо», так уж она устроена.

Где-то там, за пределами тесной клетки, наверное, догорал закат. Медленно уплывало к горизонту белое, раскаленное солнце, обдувал заключенных жаркий и сухой ветер.

А еще дальше, если подняться выше – над всем этим, над крышами и сводами Руура, простилается до самого горизонта необъятный небосвод и просторы бескрайней пустыни, за которой лежит покрытый травой Оасус – далекий белый город с богатыми людьми, мраморными дорогами и золотыми куполами дворца Правителя.

Оттуда уже едет Уду. И к утру он будет в Рууре.

Как никогда сильно, Тайре захотелось вдруг увидеть напоследок бедную улицу, на которой она росла. Обнять родителей, которых почти не помнила, прижаться к ним, вдохнуть запах материнских рук и, возможно, спросить, зачем они оставили ее, зачем согласились отдать?

Хотя, может, ее родители давно мертвы? Или наоборот, живут в счастье и довольстве – ей не узнать. Сил смотреть нет, да и пытаться незачем.

Уже недолго ей лежать на соломенной подстилке, изнывая от боли. Недолго смотреть на земляной свод и упираться ногами в решетку. Недолго терпеть побои, унижения, страх.

Ким никогда не учил тому, как призывать Жнеца – он был резко против преждевременных обращений к Смерти – считал, что та может согласиться забрать с собой неспособных справиться с хандрой глупцов, по незнанию позвавших ее, но Тайра сможет сделать это.

Ей придется.

Потому что у нее в запасе единственная ночь, когда ее сознание еще способно мыслить, и каким бы сложным ни оказался процесс вызова существа из Нижнего мира, она сможет выполнить его.

И да простит ее за это старый учитель.

Она проснулась глубокой ночью и вздрогнула. Со стоном перекатилась со спины на бок, попробовала подняться, сесть, но не смогла – ослабли руки.

Зачем она позволила себе провалиться в беспамятство, когда время на исходе? А что, если за пределами пещер уже начало всходить солнце, и над Рууром занялся невидимый отсюда рассвет, а Уду приедет раньше намеченного срока?

В клетке еще темно, но минуты утекают – Тайра не должна дожить до утра, не должна увидеть его.

Несмотря на боль в груди и затрудненное дыхание, она собралась с силами и навалилась на ватные ладони – села, привалилась спиной к стене, кое-как вытянула перед собой ноги. Попробовала собрать воедино разбежавшиеся мысли, сосредоточиться.

Как же надоело немощное тело – прежде такое красивое. Теперь оно являлось обузой, сковывающим свободу тесным саваном, мешком с ослабшими и изнуренными внутренностями, которые она сама – своими решениями – довела до такого состояния.

Пора с этим покончить.

Достаточно.

Едва соображая, что делает – лишь зная, что отыщет путь в Нижний мир, чего бы это ни стоило, – Тайра позволила сознанию скользнуть за черту.

Ниже, ниже, в темноту, во мрак, где нет живых, есть только мертвые – туда, где правит хозяйка ушедших.

– Я ищу тебя, Жнец… Я призываю тебя. Услышь…

Хриплый шепот шелестел слабее самого слабого ветерка.

Разум тонул в пучине, в беспроглядной черноте; телу стало прохладно.

– Смерть, приди за мной. Забери, я зову…

Как долго тянется этот колодец? Когда же будет его дно? И почему с каждой секундой все холоднее?

– Я готова уйти. Забери меня, я готова.

Сама не разбирая того, что шепчет, и следуя за единственным светлым пятном – собственным разумом – во мрак, Тайра постепенно слабела – голова ее склонялась на бок, веки закрывались, ступни леденели.

– Жнец! Где же ты, Жнец? – на этот раз ее необычно мощный голос раздался не в камере, но в собственной голове и разнесся по всему темному пределу – прозвучал в каждом отдаленном его уголке. – Я слабею. Приходи, забирай! У меня мало времени…