«Ты боишься, что я одержу победу над ними?» – спросила Кира, желая раздразнить отца, не желая позволять ему закрывать перед ней эту дверь навсегда.

Он покраснел, и она увидела, что ее слова тоже ранили его.

«Высокомерие характерно для простолюдинов», – упрекнул он дочь. – «А не для воинов».

«А я – не воин, верно, Отец?» – подстрекала Кира.

Он прищурился, не в силах ответить.

«Сегодня мне исполняется пятнадцать лет. Ты хочешь, чтобы я сражалась с деревьями и ветками всю свою жизнь?»

«Я вообще не хочу, чтобы ты сражалась», – ответил отец. – «Ты – девушка, сейчас даже женщина. Тебе следует делать то, что делают женщины – готовить, шить. Делать то, чему научила бы тебя твоя мать, будь она жива».

Теперь пришла очередь Киры помрачнеть.

«Прости, что я не та девушка, которой ты хотел бы меня видеть, Отец», – ответила она. – «Прости, что я не такая, как другие девушки».

Выражение его лица свидетельствовало о том, что он тоже испытывает боль.

«Но я – дочь своего отца», – продолжала Кира. – «Я – девушка, которую ты воспитал. И не одобряя меня, ты не одобряешь себя».

Она стояла, уперев руки в бока, ее светло-серые глаза, наполненные силой воина, сверкали, глядя в его глаза. Отец смотрел на нее своими карими глазами за каштановыми волосами и бородой, качая головой.

«Сегодня праздник», – сказал он. – «Пир не только для воинов, но так же для посетителей и сановников. Люди прибудут со всего Эскалона и с чужих земель». – Отец окинул ее с ног до головы неодобрительным взглядом. – «На тебе одежда воина. Иди в свои покои и надень женское платье, как и все женщины за столом».

Кира вспыхнула, разозлившись, а отец наклонился ближе и поднял палец.

«И больше не позволяй мне видеть тебя на поле с моими людьми», – кипел он.

Отец резко повернулся и несколько слуг открыли перед ним огромные двери. Оттуда хлынула волна шума, чтобы поприветствовать их вместе с запахом жаркого, немытых собак и ревущего пламени. Воздух был наполнен музыкой, и грохот деятельности внутри зала был всепоглощающим. Кира наблюдала за тем, как ее отец развернулся и вошел, и слуги последовали за ним.

Несколько слуг держали двери открытыми, ожидая, пока Кира стояла, кипя от гнева, не зная, что делать. Никогда прежде в своей жизни она не была так рассержена.

Наконец, девушка развернулась и умчалась вместе с Лео подальше от зала, назад в свои покои. Впервые в жизни в этот момент она ненавидела своего отца. Она думала, что он другой, что он выше всего этого. Тем не менее, сейчас она осознала, что он был меньшим человеком, чем она его считала – и что больше, чем кто-либо, он ранил ее. Тот факт, что отец отобрал у нее то, что Кира любила больше всего в жизни – тренировочные полигоны – был ножом в сердце. Мысль о жизни, ограниченной шелками и платьями, приводила ее в глубочайшее отчаяние, которого она прежде не испытывала.

Ей хотелось покинуть Волис и никогда сюда не возвращаться.

* * *

Командир Дункан сидел во главе банкетного стола, в огромном праздничном зале форта Волис и окидывал взглядом свою семью, воинов, подданных, советников и посетителей – больше сотни людей, которые растянулись вдоль стола для праздников – с тяжелым сердцем. Из всех этих людей перед ним только один человек был у него на уме – человек, на которого он старался не смотреть из принципа: его дочь Кира. У Дункана всегда были особенные отношения с ней, он всегда чувствовал потребность быть ей и за отца, и за мать, чтобы компенсировать ей потерю матери. Но он знал, что потерпел неудачу в роли отца – да и матерью он был не идеальной.

У Дункана всегда была причина присматривать за ней, за единственной девочкой в семье мальчиков, и в форте, полном воинов – особенно учитывая то, что она была девочкой, непохожей на других, девочкой, которая, как он вынужден был признать, была слишком похожа на него. Кира была очень одинока в мире мужчин, и он вышел из себя ради нее – не только из-за долга, но и потому что очень ее любил, больше, чем смог бы выразить словами, может быть, даже больше, чем своих мальчиков – как бы ему не было ненавистно это признавать. Дункан должен был признать, что из всех его детей странным образом именно в ней, в девочке, он видел себя самого. Ее воля, ее свирепая решимость, ее дух воина, ее нежелание отступать, ее бесстрашие и ее сострадание. Кира всегда вставала на защиту слабых, особенно защищала своего младшего брата, и всегда была горой за справедливость – чего бы это ни стоило.

Была и другая причина, по которой их разговор так сильно вывел его из себя и оставил его в таком настроении. Пока он наблюдал за ней на тренировочном полигоне этим вечером, владеющей своим жезлом против тех мужчин с удивительным, ошеломляющим мастерством, его сердце подпрыгивало от гордости и радости. Дункан ненавидел Мальтрена, хвастуна и занозу в его боку, и он был счастлив видеть, что из всех людей именно его дочь поставила Мальтрена на место. Он очень гордился Кирой, всего лишь пятнадцатилетней девушкой, которая могла постоять за себя с его людьми – даже сразить их. Он отчаянно хотел обнять ее, излить на нее хвалу на глазах у всех.

Но как ее отец, он не мог этого сделать. Дункан желал для Киры лучшего и в глубине души он чувствовал, что она идет по опасному пути, по пути насилия в мире мужчин. Она будет единственной женщиной в поле опасных мужчин, мужчин с плотскими желаниями, мужчин, которые, когда их кровь кипит, станут сражаться не на жизнь, а на смерть. Кира не осознавала, что означает настоящее сражение, что кровопролитие, боль, смерть находятся близко. Не такой жизни он хотел для нее, даже если бы это было разрешено. Дункан хотел, чтобы его дочь находилась в безопасности здесь, в форте, вела домашнюю жизнь, наполненную миром и уютом. Но он не знал, как заставить ее пожелать того же самого для себя.

Из-за всего этого Дункан чувствовал себя сбитым с толку. Он считал, что, отказываясь хвалить дочь, он разубеждает ее. Тем не менее, в глубине души у него было дурное предчувствие, что он не может этого сделать и что этот отказ от похвалы только еще больше отдалит Киры. Он ненавидел себя за то, как повел себя сегодня вечером и ненавидел испытываемые им сейчас чувства. Но Дункан не знал, что еще можно сделать.

Что расстраивало его больше, чем все это, так это пророчество, которое эхом отдавалось в задворках его памяти – пророчество, предвещавшее день ее рождения. Дункан всегда пренебрегал им, как вздором, ведьмовскими сказками, но сегодня, наблюдая за ней, видя ее силы, он начал осознавать, насколько особенной была Кира, начал спрашивать себя, а не является ли правдой то пророчество. И эта мысль пугала его больше, чем что-либо еще. Ее судьба быстро приближалась, и у него не было способа остановить ее. Сколько времени пройдет, прежде чем все узнают правду о ней?

Дункан закрыл глаза и покачал головой, делая долгий глоток из своего меха с вином, пытаясь прогнать от себя все эти мысли. В конце концов, это должна быть праздничная ночь. Наступило Зимнее солнцестояние и, когда он открыл глаза, то увидел, что снег врывается через окно. Теперь это была уже полноценная метель: снег набился высоко напротив стены, словно прибыл на праздник по приглашению. В то время как снаружи завывал ветер, здесь, в этом форте, они все были в безопасности, согретые пламенем, ревущем в камине, жаром тел, жареной едой и вином.