Или… оставался ещё вариант, что Слава тронулся умом и происходящее на самом-то деле не происходит. Нет, Кирюша этот с его быкованием конечно есть, куда ему деваться, но вот все остальное… А что, собственно, остальное-то? Зажившие синяки, да Славины же галлюцинации? На кладбище были они все, но видел и слышал только он! Но ведь рассказал друзьям что, видел! А они не помнят. Или делают вид, что не помнят? А может не рассказывал… Да точно рассказывал, они еще ржали что напоют Шмелёва святой водой! Или уже пора, самому ей напиться как следует?

Замечает ли сам человек когда метания его мыслей начинают перерастать уже в паранойю? Наверное, в первую очередь зависит от того, знает ли он сам, чем она является. Другие же просто попадают в её тягучий плен, и с каждой новой потугой, понять что произошло, увязают в ней ещё сильнее.

Прошёл первый, затем второй и третий уроки. Слава больше не поднимал тему ни кладбища, ни библиотеки. Шмелёв, конечно же никуда из их разговоров не делся. Оно и понятно — забитая не сегодня стрела, была главным событием и не обсуждать её было просто невозможно. Но для себя Слава подметил, что его друзья болтают на эту тему спокойно и буднично. Ничто не говорило за то, что они пытались над ним поиздеваться. И если б даже вдруг они такое учудили, у Ромы с Мишей может быть и хватило бы терпения и мозгов на долгий спектакль, но вот Кащей с Саньком раскалилось бы быстро.

И выходило, что нежданно-негаданно Слава остался один. Вот так вот запросто вроде бы находясь в окружение своих пацанов, которым он доверил бы спину без тени сомнения! Разговаривая с ними, шутя, смеясь! Но в то же время ощущая, будто это были уже и не они. Не те, кому он мог рассказать самое сокровенное или поделиться очередным планом. Не те, кого можно было разбудить посреди ночи, и вытащить на дело, или быть разбуженным и вытащенным ими. Они и оставались собой, и собой уже больше небыли. В его жизни появилось то, что больше не было их общим. Омерзительная горечь скользнула по корню языка и провалилась в самое нутро.

— Так, я в толкан, — оповестил своих друзей Вячеслав, тем самым как бы вопрошая, нет ли среди них испытывающих желание справить естественную нужду. Таковых не оказалось. Была большая перемена и они возвращались из столовой в свой кабинет.

— Ага, давай, мы в классе будем.

Обычный мужской туалет, обычной типовой школы: «предбанник» с двумя раковинами, за первой его дверью, и три стоящий в ряд унитаза, в квадратном помещении за второй. Говорят, в женских и преподавательских туалетах есть не то что перегородки, а кабинки с дверьми! Но сам Слава в них, по понятным причинам не был и утверждать не мог, да и было ему в общем-то на это наплевать.

Окно, которое вернее назвать форточкой, расположенное в верхней части стены выходящей во двор, было открыто, но запах табака всё ещё витал в воздухе. Сейчас в туалетах курили не так много, погода пока позволяла желающим выбегать на переменах на улицу. Там, в толпе, вероятность быть пойманным «за руку» кем-нибудь из преподавательского состава значительно уменьшалась. А вот зимой, в мужской туалет порой зайти без слёз было просто невозможно — дым стоял коромыслом. Учителя конечно гоняли и отлавливали обнаглевших учеников, делали выговоры и вызывали родителей — но силы дурных привычек всё равно всё возвращали на свои места.

Выполнив все поставленные перед собой задачи, как всегда, по привычке расположившись у центрального фарфорового изделия, и уже застёгивая пуговицы на брюках, Слава услышал как кто-то вошел из школьного коридора. Повернув голову и увидев вошедших, он даже не знал стоит-ли ему удивляться — конечно же это был Шмелёв, в сопровождении троих своих ребят. И пятничного синяка на нём, конечно же не было.

— Не пускай никого, мы быстро, — бросил Кирилл самому щуплому из своих спутников, и тот закрыл за ними дверь, ведущую из «предбанника».

— Ты чё удумал, придурок? — заподозрить недоброе в происходящем, не являлось высшей формой дедукции. Если с тобой закрываются в туалете, да имея численный перевес: будут бить, как пить дать. Слава машинально сделал шаг назад, чтобы увеличить расстояние между собой и неприятелем, но это было бессмысленно — слишком маленькое помещение. Двое оставшиеся с Кириллом, тут же рванули к нему, навалившись каждый на одно плече, прижав Вячеслава к стене.

Конечно, он мог попытаться садануть хотя бы по одному из них, но это бы ничего не решило, и тогда бы вероятно его бы завалили на пол. А такое положение было бы значительно хуже. И сейчас не сахар, но пока стоишь на ногах, что-то сделать да можно.

— Что, зассал в честную и решил как крыса?

— Честно? Есть немного, — не стал увиливать Кирилл и подойдя засадил с правой Славе в живот, — лучше же перестраховаться, на всякий случай.

Слава дёрнулся, не со всей силы, а так, чтоб понять на сколько крепко его держат. Но Шмелёв от неожиданности все равно отшатнулся.

— Да не дёргайся ты, я аккуратно! — разозлился скорее не на Славу, а на собственную реакцию Кирилл и занес кулак для еще одного удара. Пришелся он в поддых. Дыхание у Славы перехватило.

Ну что ж, он хотел поговорить со Шмелёвым, вот видимо сейчас и поговорит. Как следует так, от всей души.

— По беспределу ты уже пошел, и сам это знаешь, — и если раньше для Славы, Кирилл, был может и странноватым, мутноватым, излишне понтоватым, но все-таки пацаном, равным, в определенной мере, то сейчас он этого статуса лишился.

— Да плевал я на твои понятия! Ничего мне не будет, ты понял? — очередной удар прилетел Славе куда-то в район печени. Было больно, очень, но не так, чтобы подавать виду. А вот сказанное Кириллом, слегка освежило память и сняло пелену неожиданного нападения с мыслей.

— Что, думаешь призраки тебя твои спасут, черти эти сраные? — это был самый просто, топорный способ понять сходит ли последние несколько дней Слава с ума, или нет. Реакция Шмелёва сама всё скажет за