И она ушла. После нашего разрыва я на пять лет погрузился в оцепенение, выпустив на поверхность сознания лишь одно горькое воспоминание.

Зима, субботнее утро, мы лежим в кровати. До полного разрыва оставалось две-три недели. Однако в тот момент установилось затишье. Уже пару дней мы не ссорились, к нам даже вернулись отголоски былой страсти. Эми лежала на мне в ночной сорочке, гладила мое лицо и слегка покусывала за подбородок. Я почувствовал возбуждение, она поняла это и откатилась в сторону.

– Не сейчас, – сказала она с усмешкой, – у меня для тебя сюрприз.

Я попытался ее удержать, но она ловко извернулась и выбежала из спальни на кухню. Несколько минут я лежал, прислушиваясь, но до меня доносились лишь звуки открывающихся и закрывающихся шкафчиков. Мои ощущения невероятно обострились.

Она вернулась, держа в руках большой пластиковый пакет и длинную эластичную повязку. Подошла к нашей двуспальной кровати, скинула сорочку, надела пакет на голову и плотно обвязала вокруг шеи тесьму. Когда она заговорила, пакет приклеился ко рту.

– Трахни меня, – сказала она. – Только сними это прежде, чем я отключусь. Но сперва трахни… Давай.

Я промолчал. Так и лежал в оцепенении. Подождав, она сама сняла пакет с лентой, отбросила их и сказала:

– Боже, какой ты зануда.

* * *

Верно, я был занудой. Это сейчас я могу позволить себе роскошь считать тот эпизод забавным, хоть и печальным, но тогда я просто не понимал, зачем ей нужны игры со смертью. Я не мог выразить это чувство, и мое бездействие оказалось унизительным для нас обоих.

Неудивительно, что она ушла.

Когда она меня бросила, я обратился в ничто и начал все с нуля. Я отбросил все, что придавало мне форму – родителей, боязнь экспериментировать, все свое прошлое. Я создал себя заново по собственному подобию и оброс плотной защитной оболочкой… К тому моменту, когда мать позвала меня через весь зал ресторана, я был уже совершенно другим человеком. И когда я упал на пол и заплакал, то оплакивал я свое мертвое прошлое.

К сексу я тоже стал относиться совсем иначе. По примеру Эми мне захотелось исследовать границы свободной воли. Мне хотелось наказать себя за невинность, причинившую столько страданий, отдаться всевозможным страстям, чтобы впредь ни одна не смогла причинить мне боль. Поначалу мои запросы были достаточно умеренными. Я хотел, чтобы женщина оставалась одетой, или очень медленно раздевалась, или мастурбировала передо мной. Хотел смотреть, как ее имеют другие, или снимать на видео наши занятия сексом, а потом одному смотреть эти записи. Хотел ее связывать, быть привязанным самому и наслаждаться острой смесью опасности и власти. Но постепенно, с каждой новой связью пределы моих желаний расширялись. Я плохо переносил физическую боль, поэтому сразу отверг зажимы для сосков, игры с воском, пирсинг, порку и членовредительство. Но зато пристрастился к латексу и кожаным аксессуарам, сексуальным играм, игрушкам и риску. Вещи, казавшиеся мне прежде верхом разврата, теперь не выходили за границы нормы.

Это был взрослый вариант моей детской любознательности. Ведь как узнать, чего тебе хочется, пока не попробуешь? Но чем больше я пробовал, тем большего хотел – и тем меньше чувствовал себя удовлетворенным.

До тех пор, пока я не оглянулся за тем столиком в кафе, я относился к своей работе без эмоций. При всех соблазнах, несмотря на то, что мне приходилось фотографировать, снимать на видео, записывать на диктофон или фиксировать в блокноте, несмотря на знание мельчайших подробностей интимной жизни, любое чувство я подавлял в зародыше. Но перед этими половинками луны, отраженными в глубокой заводи темных глаз Эми, устоять было невозможно. Они пробудили слишком много воспоминаний. Словно мое лицо осветили гигантским прожектором и в один миг развеяли тьму, что плотно укутывала память.

* * *

– Конечно, помню.

Я кивнул и пожал ее руку. Она села. Мы оба чувствовали неловкость и, обменявшись парой дежурных фраз и неуклюжих комплиментов, замолчали. Она теребила пряжку на сумке из крокодильей кожи и, возможно, повторяла в уме какие-то заготовленные слова, хотя могла думать и о чем-то совсем другом. Я не знал, что творилось в ее голове, как не знал этого никогда. Она рассказывала о чем-то, только если решала, что готова раскрыться. Я ждал, когда она заговорит, и всматривался в ее лицо, пытаясь разгадать, что случилось. Она казалась уставшей и бледной, но в целом была невозмутима и выглядела очень эффектно в своем брючном костюме из мятого льна. Массивное золотое обручальное кольцо отражало мириады броских украшений, которые увешивали ее с головы до ног.

– Я должна от него избавиться, – наконец сказала она. – Больше не могу. Но он меня прикончит, если я попытаюсь уйти. Выследит и убьет. И даже не задумается.

Она открыла сумочку, достала фотографию для паспорта и положила ее на стол вниз лицом, словно смотреть на него ей было невыносимо.

– Он просто скотина. Ненавижу его. – Она с отвращением тряхнула головой. – Он заставляет меня делать такое…

Я указал на ее обручальное кольцо.

– Мы говорим о…?

Она кивнула.

– Если я отказываюсь, он начинает угрожать. И не только мне, я слышала, как он говорит с другими… Он просто сатанеет.

– Почему ты не обратишься в полицию?

– А как я докажу – горько усмехнулась она. – Он ведь никогда не оставляет следов.

Я так и не понял, что у нее произошло и почему она решила обратиться именно ко мне, но допытываться не стал. Сама скажет, когда захочет.

– Чем я могу помочь? – спросил я.

Впервые с начала разговора она посмотрела мне в глаза.

– Мне нужны улики. Мне известно, чем он занимается. По вечерам, когда он приходит домой, от него так несет… И на одежде следы… – Она содрогнулась. – Но нужны доказательства. Весомые доказательства – и чем больше, тем лучше.

Она по-прежнему была мне нужна, даже сейчас. Я это понял, как только она вошла в кафе. Я не был зол на нее, несмотря на то, как мы расстались. С тех пор много воды утекло. Я желал вернуть свое прошлое, родителей, хотел снова провести пальцами по бархату на отцовском столе, но больше всего я хотел вернуть ее.

– Я хочу, чтобы ты собрал на него компромат, – продолжила она. – И спрятал в надежном месте.

Когда она рассказывала, во мне воскрес один сентиментальный штамп, настолько несовместимый с моим прошлым, что я потерял голову. Я вспомнил, как однажды мы бродили босиком по мокрому после весеннего дождя лугу, прижимаясь друг к другу, нуждаясь в прикосновениях, желая, чтобы даже атомы наших тел сплавились в одно целое. Позади нас медленно садилось солнце – один из сотен наших закатов под одним из тысяч разных небес.

И любовь снова проникла в меня. Потекла вместе с кровью, пробралась до самых кончиков пальцев, прожгла ступни, застучала в висках, закружилась огненным вихрем в голове. Она сжала каждый мой нерв, пронзила оболочку каждой клетки и поглотила меня без остатка.