Сначала врачи получили указания из армейского корпуса не перевозить на самолетах тяжелораненых, так как лежащие раненые занимали слишком много места. Потом этот приказ отменили.

Но счастливчик, которому удалось попасть в грузовик, еще не мог считать себя полностью счастливым. На аэродроме бригадный генерал медицинской службы со свитой врачей решал, транспортабелен этот раненый или нет. Если рана казалась им слишком легкой, раненого оставляли воевать в котле. В то же время ранение не должно было быть и слишком тяжелым.

Те же, кому удалось успешно преодолеть все препятствия и получить от бригадного генерала пропуск, должны были еще «сражаться» за место в самолете. Как протекал этот «бой», не знали ни я и ни один из двадцати раненых, которые на рассвете со счастливыми лицами влезли в полуторку. В мирной обстановке перевезти на полуторатонном автомобиле двадцать пять взрослых мужчин было бы очень трудно, а сейчас получилась даже некоторая недогрузка, настолько мы были худы.

Со средней скоростью, километров двадцать в час, наш грузовик двигался по замерзшему, исковерканному воронками шоссе. Большая часть маршрута проходила по дороге, по которой я пять дней назад ехал из Городища. На полпути от Воропанова до Гумрака водитель вдруг неожиданно свернул с шоссе в сторону. Вскоре в небе послышался гул моторов. Оказалось, это был наш Ю-52. Ему чудом удалось миновать зону зенитного огня русских, и теперь он шел на посадку.

Немецкие солдаты любовно называли эти самолеты «доброй тетушкой Ю». Такой самолет поднимал в воздух две тонны боеприпасов, горючего или продовольствия.

Всех сидевших в грузовике охватило радостное волнение. Раненые видели в этом самолете свое спасение, сопровождавшие их санитары радовались, что самолет привез хлеб и оружие.

Однако радоваться в общем-то, было нечему. Что значит один Ю-52? Их должно быть по крайней мере в десять раз больше!

Раненые, конечно, не разделяли моих мыслей. Сквозь окошечко в задней стенке кабины я видел их радостные лица. Они думали только о самолете, который вывезет их из котла, и больше ни о чем.

Когда наш грузовик въехал на аэродром, самолет как раз приземлялся. К нему бежали солдаты из аэродромной команды и несколько жандармов. Вскоре подъехали и два грузовика.

Самолет вырулил на отведенное ему место. Пропеллеры вращались все медленнее и наконец совсем остановились. Затем открылась дверь, вниз полетели ящики, мешки, картонные коробки, видимо, с продовольствием. Жандармы оцепили место посадки самолета. Между тем к самолету приближались санитары с носилками, спешили раненые. Все они должны были улететь из котла. Однако самолет мог забрать всего-навсего двадцать человек! Кому же посчастливится попасть в это число?

Я приказал остановить нашу полуторку недалеко от палатки, на крыше которой красовалось два больших красных креста в белых кругах. По моим представлениям, я должен был организованно передать своих двадцать раненых, что подлежали отправке в тыл в самое ближайшее время. Но каково же было мое удивление, когда я увидел сцену, разыгравшуюся перед самолетом! Ни о каком порядке здесь не могло быть и речи.

Жандармы, оцепившие самолет (а они питались, видно, неплохо, потому что были сильны, как быки), с трудом сдерживали натиск раненых. Жандармы пинали раненых ногами, отбивались от них прикладами, совали стволы автоматов прямо им в лицо. Однако, несмотря на все это, кольцо жандармов постепенно сжималось. Неистово крича, ругаясь, кусаясь и жестикулируя, раненые все ближе и ближе подходили к самолету. Слабые падали на землю, их топтали ногами.

Картонки и ящики с продовольствием были тут же растерзаны. Жадные руки хватали хлеб, шоколад, горох, водку — все, что попадалось под руку. Одновременно все лезли в самолет, который мог забрать только двадцать человек. А желающих улететь было несколько сотен, причем все они словно обезумели в своем желании.

Наконец первые добрались до двери самолета, и здесь «борьба» достигла своей кульминационной точки. В эту «борьбу» включились теперь не только раненые, но и охрана аэродрома, и солдаты транспортного подразделения. Самые сильные, отбрасывая слабых, лезли по самолетному трапу. На какое-то мгновение в открытой двери самолета показалась фигура человека в летном комбинезоне. Пилот, по-видимому, понял, что сдержать этих обезумевших людей уже невозможно. И он запустил моторы. Крика не стало слышно. Только широко раскрытые рты и вытаращенные глаза свидетельствовали о том, что люди орали, как одержимые.

Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее самолет побежал по взлетной полосе. За открытую дверь самолета держались десятки рук. Многие из этих отчаявшихся людей сразу же свалились в снег и больше не поднялись. Тех, кто сидел на крыльях, сбросило воздушной волной. И только одному человеку удалось забраться внутрь самолета!

Поодаль от этого места стояло несколько носилок с ранеными — санитары не рискнули поднести их ближе к самолету.

Наблюдая эту сцену, ни один раненый из Елшанки не проронил ни слова. Я с трудом взял себя в руки.

— Кто хочет пойти со мной, — предложил я раненым, — пошли. А вы, двое на носилках, лежите спокойно. Мы за вами вернемся.

Я направился к палатке. У входа было написано: «Прием раненых». В палатке сидели врач и санитары.

— Я привез раненых из елшанского полевого госпиталя. Двадцать человек. Все они отобраны для отправки в тыл согласно приказу командования армии. Надеюсь, вы сегодня же их отправите?

— Желание у вас хорошее, — заметил мне врач, капитан медицинской службы, — но вы не знаете, что здесь творится.

— Я только что наблюдал одну сцену. Это настоящее сумасшествие. Так у вас всегда бывает? Неужели нельзя навести здесь порядок?

— Порядок, когда речь идет о спасении собственной шкуры? Поначалу кое-какой порядок был, когда раненых и больных поступало не так много. Да и люди тогда еще надеялись на помощь извне. Теперь же, когда наши войска вот уже семь недель сидят в котле, никто уже ничему не верит. В этой толпе, что сейчас штурмовала самолет, не столько раненых, сколько здоровых. Эти типы во что бы то ни стало, всеми правдами и неправдами хотят улететь из котла.

— Но почему же вы не усилите охрану аэродрома? — спросил я. — Тогда можно было бы обеспечить посадку раненых в самолет.

— Честь и хвала вашему идеализму! На самом же деле все гораздо сложнее. Мы не раз просили усилить охрану аэродрома. Но где ее взять? Или вы полагаете, что нам пришлют подмогу из 6-й армии, дела которой и без того плохи? Но дело не только в охране. Несколько дней назад отсюда улетел штаб одной дивизии во главе с генералом фон Шверином. Только сели два самолета, как все штабные офицеры в легковых автомашинах на большой скорости подъехали к самолетам. Тут же появилась охрана. Самолеты быстро разгрузились, и офицеры улетели.

— Это такой пример показывают наши генералы?! — спросил я с возмущением.

— Такой вопрос и мне в голову приходил. А чего они только не увезли с собой! Разные ящики, чемоданы, мешки. Все свое барахло и продукты, по крайней мере недели на две. Погрузили даже два мотоцикла, чтобы генералу после благополучного приземления не пришлось идти пешком. Бегство штабных офицеров этой дивизии видели сотни солдат и офицеров. Представьте себе, какое настроение теперь у них? Какой дисциплины можно от них требовать? Разве будут они после этого верить своим командирам?