Ипполит Викторович, между прочим, на все это обращал категорически мало внимания. Даже тогда, когда ему еще никто ничего не разрешал, он с настойчивостью одержимого проводил в жизнь свой проект. Еще до войны ему удалось связаться с отцом Николаем и сосватать ему двух казачат – Романовского и Легасова, из своих воспитанников. К сожалению, ничего путного из этого не вышло, началась война, и домой ребята вернулись только в шестом… и сразу попали в объятия штабс-капитана, став дополнительными козырями в его игре. Романовского и Легасова приняли на ура, и они сразу же показали свою полезность настолько, что местное начальство, уступив Свирчевскому при поддержке тяжелой артиллерии в виде генерала Данилова, отрядило первого в Японию к владыке Николаю.

Сложные, прямо скажем, были у них переговоры: Свирчевский просил принять в семинарию хотя бы десяток парней из России. Отец Николай резко возражал: дескать, его задача – готовить православное духовенство для японского народа, а не шпионов для Генштаба. Если японцы о чем-то таком пронюхают, то миссии конец, а это означает, что целая страна погрузится во мрак неверия. Как будто мало нам войны между нашими народами!

Свирчевский, будучи прямым от природы и никаких авторитетов не признававший, даже поскандалил с отцом Николаем, дескать, японских шпионов готовить ему не зазорно. На что тот спокойно ответил, что одним ножом можно и хлеб резать, и человека, так виноват ли кузнец, если изготовленным им ножом кого-то зарежут? Он не учил никого воевать против России; наоборот, большинство его питомцев не видели в России врага, чем вызывали дикое раздражение у японских националистов. Он даже дал Свирчевскому целый тюк газет, в которых на него и всю Русскую миссию писали пакости. На что Свирчевский резонно заметил, что, если бы он умел читать по-японски, у него не было бы повода тревожить владыку своими проектами. Отец Николай не отступал и пересказал многое из того, что печаталось, не выбирая притом выражений и не смягчая острых углов. Пока он это делал, Свирчевского осенило.

Ощепков остановил повествование, задумчиво глядя на кипяток в своей кружке – заварку он в нее, в отличие от Спиридонова, не положил.

– Видите ли, я думаю, что, если бы Ипполит Викторович занялся дзюудо, он намного бы опередил и меня, и вас, – продолжил он, аккуратно выливая кипяток обратно в чайник. – У него был такой же склад ума, но куда лучшая реакция и огромная воля к победе. А еще он умел заражать своими идеями. Когда владыка закончил цитировать тактичную японскую прессу, Ипполит Викторович заявил, что, вообще-то, это идеальное прикрытие.

– Владыка, – сказал он, – я говорил с Романовским и Легасовым, и оба они отзываются и о вас, и о школе крайне хорошо. Это непорядок.

Признаться, Свирчевский сумел изрядно удивить отца Николая, который вполне нормально бы воспринял даже появление в своей келье Ангела Господня. Он попросил его не церемониться с учениками, которых он будет присылать. Требовать, чтобы те ходили только в японском платье, ели только японскую еду, говорили даже между собой по-японски, а главное – при малейших обстоятельствах карать самым жестоким образом. В общем, когда я обо всем этом узнал, я был тоже поражен – это была на редкость удачная операция прикрытия, идеально выстроенная и реализованная.

– Вам не кажется удивительным, что я так захваливаю Свирчевского? – спросил Ощепков, наконец положив себе в кружку заварки и залив ее слегка остывшим уже кипятком. Спиридонов отрицательно покачал головой, отхлебнул из кружки и поморщился: чай был неслащеный, словно у Дзержинского.

Ощепков заметил гримасу Спиридонова и пододвинул к нему жестяночку с рафинадом:

– Тоже любите сладкое? Берите сколько душе угодно, я и сам сластена. Сахар – пища мозга; я, бывает, возьму рафинадину и посасываю, ровно леденец.

– Так почему мне это должно показаться странным? – спросил Спиридонов, скромно положив себе два кубика желтовато-коричневатого сахара.

Ощепков взял сразу три.

– Добавляйте, сахар здесь не особенно сладкий, хоть и свекольный, да из местной свеклы, не шибко сахаристой. Климат такой…

Почему, спрашиваете? – вернулся он к делам былым. – Потому что я участвовал в этой операции, и это ко мне штабс-капитан просил относиться так, как я описал. Впрочем, в моей жизни это был далеко не последний подобный случай, и на фоне всего остального в миссии ко мне относились весьма даже мягко. По сравнению с родным домом и теплом материнской любви… – Ощепков мягко улыбнулся. – Так что, отправляя меня в Японию, Свирчевский отправлял меня отнюдь не на курорт. К его чести, скажу – он меня предупредил, что легко не будет. Но сказал лишь: «Дерзай, казак, в атаманы выйдешь!» Пришлось дерзать…

– Не стану описывать все те трудности, с какими столкнулся Свирчевский в процессе реализации своего плана, – продолжил Ощепков, пока Спиридонов, подсластивший свой чай, пил его небольшими глотками – чай еще не успел остыть. – Скажу лишь, что из первой группы семинаристов лишь шестеро были «его людьми», остальные были навязаны различного уровня чинушами.

Ощепков улыбнулся:

– Я не зря сказал, что из Ипполита Викторовича вышел бы превосходный дзюудоку. Уж как он умел использовать даже, казалось бы, несомненные препятствия в своей работе! Шестеро «засланных казачков» обеспечили ему нужный уровень шума вокруг русских в миссии, и этот шум усыпил бдительность наших японских друзей. Для пущего эффекту Свирчевский окольными путями заманил к владыке одну лишенную тормозов даму – эмансипэ, сотрудничавшую с рядом либеральных изданий. Вам знаком этот типаж? Нет ничего омерзительнее наших борцов за либеральные ценности. В них абсолютная беспринципность органически сочетается с самой паскудной продажностью. Они низвергают величие лишь по той простой причине, что сами являются архиничтожествами. Они стремятся все светлое сделать серым, все яркое – сбросить во мглу, они радуются клопу, найденному на шелковых простынях, и готовы расцеловать грязь, если грязь на иконе. Им ровным счетом все равно, на что плевать – на портрет Государя или на революционное красное знамя, лишь бы это было нечто, что символизирует величие их Родины. Величие Родины их бесит больше всего, ведь в великой стране они становятся незаметными и незначительными. Потому таковые посылали поздравительные адреса микадо по случаю Цусимского боя и приветствовали войска Антанты, оккупировавшие Советское Приморье.

«Ох и непросто с таким языком будет в Москве Ощепкову! Опасно даже… – подумал тут Спиридонов, прихлебывая из кружки, – а в Питере и подавно…» Потому, отставив кружку и доставая пачку «Кино», сказал:

– Василий Сергеевич, еще раз хочу предупредить вас. Я буду ходатайствовать о переводе вас в Москву; более того, насколько возможно, я попытаюсь ускорить этот процесс, ибо, как вы понимаете, он займет время…

Это решение он принял еще на татами, но все равно следил за реакцией визави. Ему очень не хотелось бы увидеть сейчас торжество, триумф. Это могло бы бросить тень на только-только прояснившийся в его глазах образ, это могло бы разрушить их нарождающееся взаимопонимание. Он ожидал от нового друга предельной откровенности, но и сам готов был быть с ним откровенен.