разума. Только наш разум может определить значение вещей, которые не говорят нам ни слова, просто безмолвно присутствуют, – сырой материал, который мы по образцам культуры преобразуем в элементы наших собственных построений. Таким образом реальность вещей определяется наукой, а метафизика должна отказаться от притворства, заставляющего нас узнать нечто иное, чем наука, и может в лучшем случае попробовать объединить все взаимосвязанные знания. Больше нет трещин, разрывов, дыр или пустых пространств: больше нет ничего, что могло бы ускользнуть из этой сети.

Однако, согласно другим интерпретаторам, вопрос Лейбница может быть только подтверждением того, что нечто существует, и вовсе не потому, что на этот вопрос можно ответить, ведь на самом деле он не предусматривает никакого ответа. Как заявил Умберто Эко в интервью, данном в 2014 году Антонио Ньоли:

«Это не вопрос, на который мы можем ответить, то есть ответ на этот вопрос заключается в том, что мы можем этот вопрос задать. Я имею в виду, что такое может спрашивать только кто-то, кто уже существует каким-то образом. Короче говоря, мы живем в Бытии и можем задать себе вопрос, почему бытие существует только потому, что оно есть. Если бы нас окружало только ничто, мы не смогли бы задать себе такой вопрос, но весь вопрос в том, что ничто не существует».

Таким образом, этот вопрос вполне уместен: «Тот факт, что существует бытие, – продолжает Эко, – сам по себе причина того, что мы вынуждены спрашивать себя об этом, и, следовательно, ответ только один: „Потому что существует“, ведь если бы чего-то не было, мы бы даже на секунду не задумались, что этого не могло быть».

Заметьте, мы не просто составляем обзор философских тезисов, а выявляем различные способы бытия человека в мире, даже если этот человек понятия не имеет о философии. И как я сказал, наиболее радикальным воззрениям следуют те, кто мельком увидел в вопросе Лейбница попытку отказаться от объяснения мира в соответствии с метафизической традицией. Лейбниц искал некую «основу», «причину» происхождения всех сущностей, которая составляет «повод» существования всех вещей (в немецком языке эти три понятия – основа, причина и повод – выражаются одним словом Grund). Хайдеггер поднял этот вопрос в своем знаменитом рассуждении «Что такое метафизика?» 1929 года: он спрашивал, почему существует нечто; или, говоря его словами: «Потому что оно есть сущее, а не Ничто»[53] – это можно понимать как вопрос о «сущности» вещей (как, по его мнению, философия почти всегда и делала). Если же мы обратим внимание на вторую часть фразы, «а не Ничто», то мы поймем, что это далеко не риторическое дополнение к первой части на самом деле содержит в себе его загадочную причину, так как указывает нам, что «бытие» не отождествляется с одной вещью или даже с суммой всех вещей, а радикально отличается от них, это «иное» или «различие», то есть «ничто» по отношению к сущности. Это означает, что вещи не могут быть объяснены сущностью, действующей как причина, потому что основа (Grund) этой сущности на самом деле не является основанием (Ungrund) или даже бездонной бездной (Ab-grund). А это значит, что бытие остается «тайной», которая не находит объяснения и основания с нашей стороны, но является чистым актом «дарения» вещей. Их происхождение нельзя понять, а можно лишь помыслить как отступление и допущение, отказ от всего и в то же время как принимаемый дар.

Конечно, Хайдеггер, скорее всего, позаимствовал это понимание из христианской концепции, согласно которой Бог и есть то самое существо, которое безвозмездно дарует то, что сотворило. Но когда этот акт творения был назван «причиной», а само творение – «следствием», тайна бытия оказалась утрачена. Превратилась в непреложный закон. Поэтому мы должны переосмыслить бытие как дар без дарителя: дар из небытия. Луиджи Парейсон сделал следующий шаг: назвал это ничто свободой не в моральном смысле, а в смысле беспричинного движения, не как причину, из которой можно вывести следствия согласно принципам, а как истинную суть вещей, которые не могут быть чем-то другим. И тогда сам Бог из сущности в основе всей реальности превратился бы в ту же самую свободу, близкую к «ничто».

Ничто, таким образом, не просто означает нечто большее, чем предмет, который больше-не-существует, или тот, что еще-не-существует, а представляет собой измерение, присущее всему, что есть или еще будет, его «происхождение», след его возникновения, его воплощение. Ничто больше не является понятием, обозначающим остатки после исчезновения чего бы то ни было, а наоборот, теперь это понятие полного бытия, позволяющее нам постигать в вещах их происхождение, независимо от знания, откуда произошла эта вещь. Потому что всё – включая меня – не только изначально было вырвано из ничего, но и утверждается в небытии в каждый момент своего существования. Даже сейчас, в настоящем, ничто не является каким-то реликтом или диалектическим отрицанием того, что «есть», а хранит тайну существования всего существующего. И это все меняет: теперь мы можем видеть существующий предмет только как набор его характеристик, как следствие или продукт неких определяющих его факторов, или воспринимать его присутствие как нечто, приближающееся ко мне, а не как конечный результат перед моими глазами. В последнем случае существующие вещи просто возникают из ничего, и этого достаточно; в другом случае вещи несут в себе воспоминания о ничто.

Более того, ничто – это понятие, устремленное в прошлое и будущее, как понимали это многие философы ХХ века, когда размышляли о вещах, характерных для человеческого существования. Это означает, что люди – «открытые» существа, потому что они способны на свободу, или «обречены» на нее (как сказал бы Сартр). Поэтому мы трансцендентные существа, всегда открытые для возможностей, для того, чего еще нет или что отличается от привычного нашей природе. Ничто в этом случае означает «трансцендентность» и свободу человека. Но самое интересное, что это ничто находится в самой глубине нашего сознания и мы воспринимаем его так, как мы воспринимаем самих себя. Проще говоря, ничто не может открыть путь к осознанию бездонной беспричинности бытия, обусловленной только его собственной сокровенной благодатью; но ничто также может скрыть эту пропасть, чтобы заставить нас смириться с абсурдностью нашего существования и мира в целом. Не думая ни о чем, мы защищаем тайну бытия от воздействия наших представлений и действий, стремления свести бытие к сущности, находящейся в нашем распоряжении; или мы можем просто заключить, что все существующее не может иметь никакого другого значения, кроме ничто. Как утверждает Хайдеггер, человека можно рассматривать как «заместителя