— Нет. Но сейчас я несчастна.

Она колебалась, не решаясь рассказать обо всем. Зачем тревожить этого мальчика, безразличного ко всему, что не касалось его любимой работы? Сколько раз за все эти годы он вспоминал о младшей сестренке Анжелике? Нечасто, это уж точно, и то лишь в те моменты, когда его охватывало разочарование из-за невозможности передать зеленый цвет листвы. Он никогда ни в ком не нуждался, даже когда жил дома в тесном семейном кругу.

— В Париже я остановилась у Ортанс, — продолжила она, пытаясь разбудить в его сердце бродяги родственные чувства.

— У Ортанс? У этой фурии? Когда я приехал, то хотел было повидаться с ней, но какой она крик подняла! Она чуть не умерла от позора, увидев, что я заявился к ней в грубых башмаках. Вопила, что я даже перестал носить шпагу! Что ничем больше не отличаюсь от простых ремесленников! И это правда. Ты можешь себе представить, что я надену шпагу вместе с кожаным фартуком? И если мне, дворянину, нравится рисовать, неужели ты думаешь, что подобные предрассудки меня остановят? Да мне на них плевать!

— Я думаю, мы все по натуре бунтовщики, — вздохнула Анжелика.

И она нежно взяла мозолистую руку брата.

— Ты, должно быть, пережил немало бед?

— Не больше, чем если бы я служил в армии, носил шпагу, по уши погряз в долгах, а ростовщики сдирали бы с меня последние штаны. Я знаю, сколько зарабатываю. Не жду, чтобы какой-то вельможа по случайной прихоти отвалил мне пенсию. Мой мастер не может меня обмануть — ведь меня защищает гильдия. А когда дела совсем плохи, я совершаю набег на Тампль[13]и прошу у нашего брата-иезуита несколько экю.

— Так Раймон в Париже? — воскликнула Анжелика.

— Да. Живет в Тампле, хотя он бенефициант не знаю уж скольких монастырей, и я даже не удивлюсь, если он духовник каких-нибудь знатных особ при дворе.

Анжелика задумалась. Помощь Раймона была бы ей сейчас как нельзя кстати. Священник, который, может быть, проникнется ее бедой, ведь они принадлежат к одной семье…

Хотя воспоминания об опасностях, которых ей едва удалось избежать, были еще свежи и невзирая на запрет короля, Анжелика не собиралась сдаваться. Но теперь она поняла, что ей следует быть крайне осторожной.

— Гонтран, — решительно произнесла она, — проводи меня до таверны «Три молотка».

Гонтрана не удивила ее просьба. Разве Анжелика не всегда была чудачкой? Он необычайно ясно вспомнил ее девочкой — маленькую загадочную дикарку, босоногой, исцарапанной колючим кустарником, возвращающейся после долгой прогулки по полям, о которой она ничего не рассказывала…

Ван Оссель посоветовал дождаться ночи или, по крайней мере, вечерних сумерек. Ван Оссель долгие годы работал в Лувре, и господа, чьи портреты он писал, порассказали ему немало о драмах и интригах, постоянно происходивших во дворце, так что по этой части он вчуже приобрел богатый опыт.

Маридье одолжила Анжелике одну из своих крестьянских юбок с корсажем из простого, дешевого сукна того бежевого оттенка, который называли «цветом засохшей розы». Она повязала Анжелике голову черным атласным платком, какие носили в ту пору простолюдинки. Анжелику забавляло, что юбка оказалась короче юбок знатных дам и била ее по щиколоткам.

Она вышла из Лувра в сопровождении Гонтрана через маленькую дверь, которую называли «дверью прачек», потому что прачки, обслуживавшие знать, день-деньской сновали через нее из дворца к набережной Сены и обратно. В тот момент Анжелика больше напоминала миловидную жену ремесленника, повисшую на руке мужа, чем великосветскую даму, которая еще вчера беседовала с королем.

Под Новым мостом в последних лучах заходящего солнца сверкала Сена. Лошади, которых приводили к реке напиться, заходили в воду по самую грудь, фыркали и ржали. Нагруженные сеном баржи выстраивались вдоль берега вереницей душистых стогов. С судна, пришедшего из Руана, сходили на илистый берег солдаты, монахи, кормилицы.

Зазвонили к вечерне. На улицах появились продавцы вафельных трубочек и печений со своими корзинами, прикрытыми белыми платками; они заманивали игроков, сидящих в тавернах:

Эй! Кому трубочки, вафельные трубочки?

Тем, кто проигрался —

Вафли по дешевке!

Эй, проигравшие,

Кликните нас!

Трубочки, трубочки дешево для вас!

Проехала карета, перед которой бежали скороходы и собаки, и в надвигающихся под багровым небом сумерках бесконечные галереи массивного и мрачного Лувра окрасились в фиолетовый цвет.

ИЗ таверны, чья огромная кованая вывеска с изображением трех молотков нависала прямо над головами прохожих, неслось громоподобное пение.

Анжелика с Гонтраном сошли вниз по ступенькам и оказались в душном зале, насквозь пропахшем табачным дымом и затхлым соусом. Через открытую дверь в глубине зала виднелась кухня, в которой над раскаленными углями медленно вращались вертела с плотно насаженными на них птичьими тушками.

Молодые люди уселись за стоящим в отдалении столом возле окна, и Гонтран заказал вина.

— Выбери вино получше, — сказала Анжелика, через силу улыбаясь, — я заплачу.

И она показала брату свой кошелек, который не выпускала из рук, ведь в нем лежали выигранные в карты 1500 ливров.

Гонтран ответил, что он не знаток и обычно его вполне устраивает столовое вино из виноградников, растущих на парижских холмах. Вот по воскресеньям, действительно, он позволяет себе выпить более прославленных вин из Бордо и Бургундии и отправляется для этого в пригород, потому что там вино еще не обложено ввозной пошлиной и стоит не так дорого, как в Париже. Его пьют в пригородных кабачках, поэтому оно зовется «кабацким». Такие воскресные прогулки были единственным развлечением Гонтрана.

Анжелика спросила, отправляется ли он на эти прогулки в компании. Гонтран ответил, что друзей у него нет, зато ему нравится сидеть в увитой зеленью беседке и разглядывать лица ремесленников и их домочадцев. Он считает, что по своей натуре люди — создания добрые и симпатичные.

— Тебе везет, — прошептала Анжелика, внезапно ощутив во рту горечь яда. Она не чувствовала недомогания, но очень устала и была не в духе.

Поплотнее закутавшись в накидку из грубой шерсти, которую ей дала Маридье, Анжелика с нескрываемым интересом наблюдала за происходящим в столичном кабаке — такое зрелище было ей внове, и от любопытства у нее даже загорелись глаза.

Хотя на вошедших сразу давила тяжесть спертого воздуха, непринужденное и открытое общение между завсегдатаями сильно ослабляло это ощущение.

Дворянин заходил сюда, чтобы покурить и освободиться ненадолго от этикета королевских приемных, буржуа с наслаждением набивал брюхо вдали от бдительного ока своей сварливой половины, мушкетер играл в кости, ремесленник пропивал жалованье и, пусть на несколько часов, забывал обо всех повседневных заботах.