– Ты можешь быть талантливой и совершенно ужасной, – осторожно сказала я, думая о Воне. – И у тебя также может не быть ни одной артистической косточки во всем теле, и все равно ты будешь самой редкой вещью во вселенной. Это в твоих действиях. Это твоя душа. Ты особенная, Поппи, потому что ты заставляешь людей чувствовать себя классно. Никто не может отнять этого у тебя.

Она бросилась в мои объятия, и мы сидели так, казалось, целую вечность, обнимаясь и раскачиваясь взад-вперед, наслаждаясь горько-сладкой агонией любви к парню, который не любил ее в ответ – не то, чтобы я что-то знала об этом. Разбитое сердце было обоюдоострым мечом, с моей точки зрения. И у меня не было никакого желания испытать всю бурю эмоций. Никогда не пойду на это.

Тот день в кладовке уборщика потряс меня. Не то чтобы я нашла член Джейсона… привлекательным, но в нем было что-то возбуждающее. Если быть честной с самой собой, острые ощущения были больше связаны с прикусыванием губы Вона и наблюдением, как он с легкой ухмылкой слизывает собственную кровь, и меньше связаны с Джейсоном. Мне нравилось, что Вон оторвал меня от парня Элис, что он был собственником по отношению ко мне. И хотя с тех пор я слышала о его выходках – исчезать с девушками в комнатах во время вечеринок, на которые меня не приглашали, – я также знала, что ему интересно.

Его интересовало, с кем я встречаюсь.

С кем я была и что я с ними делала.

Я удовлетворяла его любопытство и играла в его игры разума.

Я всегда носила телефон с собой в школе. Как-то я написала Поупу, моему лучшему другу из Карлайла, чтобы он приготовился, и улыбнулась в телефон. Потом приложила руку к щеке и притворилась, что краснею.

По ночам, когда я знала, что Вон появится у меня дома – потому что мой отец уже был в студии и готовил свои инструменты, – я выходила, даже просто покататься, и возвращалась с растрепанными волосами и намеренно размазанной черной помадой.

Я сводила его с ума, потому что он сводил с ума меня. Я хотела бороться с ним, причинить ему боль за то, что он делал со мной. Укусить его. Попробовать его на вкус. Почувствовать его.

Я часто пробиралась в дом, когда он уходил, усталый и грязный, с растрепанными волосами. Он забирался в свой потрепанный грузовик и молча хмурился, глядя на меня, как будто пытался телепатически выжать из меня ответы.

– Ленора?

Я услышала тихий стук в дверь Поппи. Папа, должно быть, услышал мой голос, доносящийся из этой комнаты.

– Входи, папа. – Поппи быстро вытерла остатки слез салфеткой, которую я ей дала, и выпрямила спину, приклеив довольно жуткую улыбку на лицо. Она никогда не хотела расстраивать нашего отца. Одна из многих жертв, которые она принесла с тех пор, как мы потеряли маму. Поппи была воплощением заботливой дочери, в то время как я носила отвратительную одежду и кусала мальчиков, которые выводили меня из себя.

Мой отец стоял в дверном проеме, его длинные, седые, вьющиеся волосы закручивались спиралью на макушке, как эксцентричная шляпа Элтона Джона, его борода почти достигала круглого живота Будды. Папа выглядел как персонаж Гарри Поттера – мягкосердечный профессор-волшебник, который казался большим и пугающим, но не обидел бы и мухи. Я знала, что он любил маму и нас, но у меня всегда было отчетливое чувство, что мы стояли на втором месте сразу после его творчества.

Мама не хотела, чтобы он открывал Подготовительную школу Карлайл, – и, я уверена, до сих пор не изменила бы своего отношения.

Мама убила бы его, если бы была жива, увидев, что он оторвал нас от привычной Англии и увез в Америку ради своего проекта. Он не мог устоять перед настоящим испытанием.

Папа знал, что я никогда не хотела жизни вне искусства, и он никогда не подталкивал меня к большему – не встречаться с парнями, не заводить друзей, которые не были Рафферти, не жить настоящей жизнью.

Список, естественно, продолжался.

– Что вы задумали, девочки? – Он посмотрел между нами с извиняющейся улыбкой. Вот такие у нас были отношения с папой. Чересчур официальными, по-моему.

Опять же, он заботился – не пропустил ни одной родительской конференции, и всегда беспокоился о том, чтобы мы были обеспечены и сделали что-то фантастическое за лето. Он планировал сложные поездки – любовался дикой архитектурой Валенсии, музеями в Гонконге, галереями во Флоренции, египетскими пирамидами. Однако быть отцом для него было не так естественно, как быть художником. Это были Воны мира, с которыми он нашел общий язык.

– О, ничего особенного. Просто сплетничаем. Как ты, папа? – пропела Поппи, вскакивая на ноги и разглаживая пижаму. – Ты, наверное, голоден. Может, мне поставить тебе в микроволновку остатки лазаньи?

Я старалась не смотреть на нее слишком растерянно. Меня интересовало, каково это – отрезать свои чувства ножницами, как сломанную марионетку. Пытаясь быть такой сильной, она ослабила себя. Невыносимо было видеть, как ей больно.

– Было бы здорово, Поппи. Спасибо. Ленни, можно тебя на пару слов? – Он протянул свою огромную, потрескавшуюся ладонь в мою сторону.

Я приняла ее и молча встала.

Это было не похоже на папу – начинать серьезный разговор. Неужели Вон ему что-то сказал? Он что, настучал на меня? Сказал ему, что я встречалась с парнями? Не то чтобы папе было бы не все равно. Во всяком случае, он бы это поощрял.

Что, черт возьми, это было?

– В студии. – Папа потянул меня за руку, ведя на чердак, где у него была небольшая студия – в дополнение к той, что находилась на нашем заднем дворе, где он хранил некоторые из своих незаконченных работ. На чердаке было более уютно.

Я последовала за ним, ломая голову над тем, что должно было произойти. Мы с отцом всегда болтали во время ужинов и когда смотрели телевизор. Мы говорили о погоде, школе, плотном графике Поппи и его работе. Единственное, о чем мы не говорили, – это обо мне.

Даже когда я отдала ему свою последнюю работу для стажировки в прошлом месяце – череп размером с человека, сделанный исключительно из старинных жестяных банок, – я быстро перевела разговор на что-то другое, стараясь не уловить разочарования или скуки, которые он мог испытывать по отношению к моему искусству.

Я ожидала результатов по этому поводу со дня на день, но в форме официального письма. Я знала, что лучше не ждать, что мой отец нарушит правила и сообщит мне эту новость лично.

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице на чердак. Белый деревянный пол заскрипел под нашим весом, когда мы вошли на чердак в форме крыши. Аромат обтесанного камня, холод мраморных и гранитных гигантов и облака пыли не могли скрыть уникальный запах Вона Спенсера, который сразу же заполз мне в ноздри – восхитительный, грозный и полный опасности. Я старалась не обращать на это внимания и на появившуюся дрожь.

Он был здесь сегодня вечером. Я слышала их голоса, доносившиеся сквозь открытое окно на чердаке всего десять минут назад.