Для тех, кто знал политический контекст рубежа 1920‑х—1930-х годов (а таких в 1960-е годы оставалось немало), намек был предельно прозрачен. Ничего больше Яновская, публиковавшая свое исследование в СССР, и не могла б добавить.

Со второй половины августа 1929 года начался очередной – четырехмесячный – этап дискредитации Бухарина как пар­тийного теоретика. Соответственно и антибухаринские публикации «Правды» становились все более частыми и резкими. А 24 августа – на следующий день после того, как Ильф и Петров закончили редактуру первой части нового романа, – «Правда» напечатала статью «Об ошибках и уклоне тов. Бухарина». Бывший главный редактор назван там «лидером правых уклонистов». Обвинения, выдвинутые «Правдой», повторили почти все газеты и журналы. Бухаринские установки в области экономики и политики, связанные с продолжением нэпа, были объявлены «уклонистскими», необычайно опасными в период «обострения классовой борьбы».

Разумеется, литературу тоже не могли обделить вниманием. Традиционно именно с литературных вопросов – «сфера идеологии» – политическая полемика и начиналась. Главным образом поэтому и стала актуальна подготовка новой резолюции ЦК ВКП(б) «О политике партии в области художественной ­литературы». Прежняя, принятая в 1925 году стараниями Бухарина, была довольно либеральна к так называемым «попутчикам» – писателям, признавшим советскую власть, но не вполне согласившимся с партийными задачами и методами их решения. Термин этот, заимствованный Луначарским из лексикона немецкой социал-демократии конца XIX века, был впервые использован в 1920 году и вскоре стал практически официальным благодаря статьям Троцкого о литературе. Бухаринская резолюция указывала на необходимость «терпимости» и «тесного товарищеского сотрудничества» с «попутчиками». В них видели «буржуазных специалистов», «спецов», полезных, но отнюдь не бесспорно надежных – наподобие бывших российских офицеров в Красной армии или инженеров в советской промышленности.

Новая резолюция должна была утвердить и узаконить рапповское первенство, передать под рапповский контроль всю печать, способствовать «писательской консолидации» – ликвидации объединений «попутчиков», созданию единого Союза советских писателей, полностью управляемого партийными директивами. Что способствовало дискредитации Бухарина и как организатора прежней – нэповской – литературной политики. В экономике с «бухаринским либерализмом», то есть «отказом от классовой борьбы», негласно связывали «шахтинское дело» и – как реакцию – чистку партии, чистку советского аппарата. Аналог должен был появиться и в литературе.

26 августа 1929 года – через два дня после антибухаринской статьи в «Правде» – «Литературная газета» напечатала статью рапповца Б.Волина «Недопустимые явления» – об издании за границей повести Б.А. Пильняка «Красное дерево» и романа Е.И. Замятина «Мы». Так началась широкомасштабная травля – печально знаменитое «дело Пильняка и Замятина».

Стоит отметить, что тогда не было принципиальной новизны в самом факте иностранных публикаций. Даже и в эмигрант­ских издательствах или периодике. Тем более, что советские издатели обычно не связывали себя нормами авторского права в отношении иностранцев, почему и соблюдение прав советских литераторов за границей определялось почти исключительно произволом иностранных издателей. Однако Волин предложил иную интерпретацию: Пильняк напечатал роман за границей, потому как не нашлось «оснований к тому, чтобы это произведение было включено в общий ряд нашей советской литературы». Аналогичное обвинение выдвигалось и против Замятина.

Выбор объектов травли весьма характерен: оба – знаменитости, у обоих в высшем партийном руководстве давние приятели и покровители, о чем знали все коллеги-литераторы. При этом Пильняк считался вполне советским писателем, Замятина же, прославившегося еще в предреволюционные годы, называли «внутренним эмигрантом». В этом диапазоне – от вполне советского Пильняка до почти не советского Замятина – мог найти себя каждый «попутчик»: лидер конструктивистов И.Л. Сельвинский или же лидер недавних лефовцев В.В. Маяковский, теоретик формализма В.Б. Шкловский или классик символизма Андрей Белый, не говоря уж о литераторах рангом пониже. И каждому объяснили, что, во-первых, опасность есть всегда, связи тут не помогут, а во-вторых, вопрос о заграничных публикациях будет решаться теперь без участия авторов, зато обязательно их участие в травле любого, кто будет объявлен врагом.

Статья Волина заканчивалась призывом: «Мы обращаем внимание на этот ряд совершенно неприемлемых явлений, компрометирующих советскую литературу, и надеемся, что в их осуждении нас поддержит вся советская общественность».

Общественность, по обыкновению, была наготове. За статьей Волина тут же последовали аналогичные «разоблачитель­ские» выступления в печати и на специально созывавшихся собраниях писательских объединений. А первую полосу следующего номера «Литературной газеты», вышедшего 2 сентября, открывали аннотации публикуемых статей, весьма ­походившие на лозунги: «Против буржуазных трибунов под маской советского писателя. Против переклички с белой эмиграцией. Советские писатели должны определить свое отношение к антиобщественному поступку Пильняка». В том же номере секретариат РАПП обратился «ко всем писательским организациям и одиночкам – с предложением определить свое отношение к поступкам Е.Замятина и Б.Пильняка». Никакой двусмысленности не допускалось. Каждому литератору надлежало высказаться. Это и был аналог чистки. «Жизнь формулирует перед попутчиками вопрос резко и прямо: либо за Пильняка и его покрывателей (так! – М.О., Д.Ф.), либо против них».

Истерия нарастала стремительно. 9 сентября «Литературная газета» сообщала на первой полосе: «Писательская общественность единодушно осудила антиобщественный поступок Пильняка». Красноречивы были и заголовки статей, посланных писательскими организациями в редакцию: «Повесть Пильняка – клевета на Советский Союз и его строительство», «Не только ошибка, но и преступление». Это было конкретизовано в лозунге-аннотации на первой полосе 16 сентября: «Против обывательских привычек прикрывать и замазывать антисоветский характер перекличек с белой эмиграцией и сведения их к “ошибкам” и “недоразумениям”».

Чем это чревато современникам, не нужно было объяснять. Писателю, которого признали «клеветником», грозила статья 58.10 или внесудебная ссылка. Соответственно, демонстративный отказ от участия в «литературной чистке», иначе говоря, травле, и равным образом – приятельские отношения с «клеветником» могли быть интерпретированы в качестве «по­собничества контрреволюционной деятельности». Со всеми вытекающими последствиями.

20 сентября Волин напечатал в восемнадцатом номере «Книги и революции» статью «Вылазка классового врага в литературе», а И.А. Батрак в десятом номере журнала «Земля Совет­ская» опубликовал статью «В лагере “попутчиков”», где о Пильняке и Замятине было сказано прямо: «Здесь примерно шахтинское дело литературного порядка».

Вздорность обвинений, как и отсутствие доказательств, не смущали разоблачителей. Многие даже не скрывали, что с криминальными сочинениями не ознакомились. Да и не в самих сочинениях было дело. Волинская статья в «Книге и революции» содержала предельно ясную формулировку цели: «Резолюция ЦК 1925 г. “О политике партии в области художественной литературы” должна быть внимательно просмотрена и дополнена директивами, которые соответствовали бы эпохе социалистического наступления, выкорчевывания остатков капитализма и все более и более обостряющейся классовой борьбе в нашей стране и, следовательно, в литературе». «Попутчикам», подобно «уклонистам» в ВКП(б), надлежало покаяться и признать правильность «генеральной линии», то есть «гегемонию пролетарских писателей».