Я еще помнила этого Гулла – хотя мне приходилось здорово напрягаться, чтобы воскресить его в памяти, – но откуда его знал Танамил?

Когда фигурка была закончена, Танамил поудобнее устроился среди тростника и сказал:

– Можете присесть, если хотите.

Его послушался один лишь Хэрн. Остальные так и стояли, с беспокойством глядя на происходящее. Танамил достал из-под накидки изящную красноватую свирель, сделанную из нескольких связанных вместе тростинок, и заиграл. После первых же нот Хэрн, который до этого с презрительным видом плел косички из побегов тростника, зачарованно поднял голову. Это была печальная, плачущая мелодия, в которую каким-то образом вплетался отголосок смеха. Ноты скользили одна за другой, свивались и плыли дальше. Утенок опустился на корточки и разинул рот. Робин словно впала в транс. Голос свирели звенел колокольчиком и струился водой. Мне чудилось, будто вдоль всей Реки просыпается весна и деревья покрываются листвой. И в то же время это было предчувствие весны, которой еще только предстояло одолеть печальную зиму. Хотелось, чтобы музыка никогда не заканчивалась – струилась вечно, как сама Река.

Я посмотрела на красную фигурку Гулла на тропе. Она посветлела, слегка съежилась, немного зашелушилась – и с каждым мгновением становилась все тверже. Я готова была поклясться, что песня свирели выжимает воду из фигурки и она словно высыхает и затвердевает с каждой нотой. Она становилась все розовее, меньше и тверже, и так продолжалось до тех пор, пока в ней, по всей видимости, не осталось ни капли влаги. Танамил все играл, глядя на фигурку, и играл до тех пор, пока та не начала белеть. Тогда только и завершил мелодию, да так плавно, что я сперва даже не поняла, что он уже умолк. Когда же трели стихли, вокруг не воцарилась тишина. Плескались воды двух рек, и ветер шуршал в тростниках, и пели птицы на скалах. И все эти звуки словно впитали в себя музыку Танамила и сохранили ее.

А потом Робин громко охнула и вскрикнула:

– Гулл!..

Я взглянула в сторону лодки и увидела, что брат сделался прозрачным. Через него можно было разглядеть борт лодки и край одеяла, на котором он лежал. Я видела волосы у него на затылке, примявшиеся под тяжестью головы. Гулл таял прямо на глазах. Казалось, будто он – отражение в лужице, а лужица высыхает. Она уменьшалась, и Гулл уменьшался вместе с ней, пока не осталось лишь чуть-чуть рядом с рулем.

Хэрн вскочил и занес ногу, чтобы пнуть земляную фигурку.

– Не прикасайся к ней! – гаркнул Танамил.

Брат поставил ногу обратно. И в этот самый миг Гулл-лужица окончательно высох. Лодка опустела.

Мы замерли, бледные от ужаса, глядя на нее. Потрясение оказалось слишком велико, все будто онемели. Танамил отложил свирель, встал и осторожно поднял фигурку Гулла.

– Вот, – сказал он, держа Гулла в руках. – Теперь он в безопасности.

– Каким образом? – уточнила Робин.

– Где он? – недоумевал Утенок.

– Что вы сделали? – спросила я.

И только Хэрн промолчал.

Танамил передал высохшего розового Гулла Робин, и она взяла фигурку. Видно было, что она совершенно сбита с толку.

– А что… что мне с этим делать?

– Хранить до тех пор, пока вы не доберетесь до вашего дедушки.

– Но у нас нет дедушки! – возмутился Утенок.

Танамил уставился на нас с ошарашенным видом.

– Кто бы мог подумать, до чего же мало вы понимаете! – Он замолчал на мгновение, потом добавил: – У Гулла необычная душа. Если какой-нибудь враг сумеет заполучить ее, то сможет использовать в качестве орудия, чтобы дотянуться до других душ, в том числе – до душ его предков. Не знаю, известно ли это тому, кто пытался завладеть душой Гулла, но уверен: ни в коем случае нельзя позволить этому человеку осуществить задуманное. То, что я сделал, защитит душу Гулла. Если я поклянусь Бессмертными, что теперь вашему брату ничего не угрожает, вы мне поверите?

– Такое впечатление, что теперь ему и с нашей стороны ничего не угрожает, – промолвила Робин, и Танамил рассмеялся.

– Пойдемте ко мне в убежище и погреемся, – предложил он, – прежде чем вы отплывете.

Уж не знаю, как мы только согласились. Ведь Танамил был варваром. Он только что забрал от нас Гулла, а способ, которым он это проделал, свидетельствовал, что Танамил – могущественный волшебник. И все же мы согласились. Просто пошли следом за Танамилом по тропинке, вьющейся среди камышей. Робин несла Гулла.

Дорожка выбралась на травянистый склон за красным утесом. Отсюда видны были обе реки. Наша – мощная, быстрая, извилистая, желтая – уходила в высокую теснину. Вторая река, красная, уступала нашей в размерах, но не в быстроте. И в ней играло какое-то веселье, которого я никогда не чувствовала в нашей Реке. Она текла меж красных скал и пела. Даже деревья, папоротники и тростники на ее берегах и те казались зеленее. И все то время, что мы сидели у Танамила, вокруг щебетали птицы.

Всякий раз, вспоминая укрытие варвара-волшебника, я прихожу в замешательство. Я думала, что оно построено где-нибудь у подножия красного утеса, из красной земли и бревен, принесенных Рекой, и что нам придется пробираться через камыши, чтобы попасть к нему. Но готова поклясться: мы вошли в скалу. Нет, правда, мы должны были находиться где-то внутри утеса, потому что я помню другой выход, ведущий к самому берегу второй реки; красная вода плескалась среди бахромчатых верхушек танакви. На потолке трепетало солнечное кружево – это лучи проникали сквозь траву.

Внутри обнаружилась довольно удобная комната, со столом, стульями и грудой покрывал, меховых и тканых. А в очаге горел огонь. Ни одного Бессмертного у очага не стояло. Танамил и вправду был варваром. Робин осторожно поставила к огню маленькую фигурку Гулла. Когда я увидела это, с меня словно спало заклятие – до сих пор уверена, что это и вправду было какое-то колдовство. Я подскочила, воскликнув:

– Ох! Мы оставили наших Бессмертных в лодке!

Танамил улыбнулся мне своей располагающей улыбкой:

– Не волнуйся. Они берегут лодку для вас.

Я уселась обратно и надолго забыла и про наше путешествие, и про подстерегающие опасности, и даже про Гулла. Вместо этого просто жила. И все остальные тоже. Хотя Робин под конец это, кажется, не слишком нравилось. Но я плохо помню, что там, собственно, происходило. Очень уж все смешалось у меня в голове. Но я долго думала, и обсуждала это с Утенком, и понемногу смогла кое-что вспомнить – хотя я не уверена, что мы правильно восстановили последовательность событий.

– Что-то с тобой неладно, – сказал мне Утенок. – Ты же всегда все раскладываешь по полочкам, по порядку. Ты еще хуже Хэрна.

Я решила, что Утенок прав, хотя раньше этого не понимала. Если у меня что-то не укладывается в голове на нужное место, меня это раздражает. В точности как и какая-нибудь неудачно сотканная вещь, вроде той кошмарной синей юбки Робин.