Все это Груня отметила своим глазом художника, все это пришло ей на ум — и появилась даже какая-то легкая зависть к молодой женщине. Груне вообще нравились яркие люди и яркие цвета, и портрет этой женщины, если бы его удалось хорошо нарисовать, получился бы очень броским, впечатляющим. Груня иногда думала — никому не открывая своих тайных мыслей, — что, когда вырастет, будет пользоваться очень яркой косметикой, саму себя превращая в живую картину (наподобие ярких картин Матисса, которого очень любила), чтобы в любом обществе сразу становиться центром внимания. И немножко завидовала тем девочкам и девушкам, которым уже разрешено пользоваться косметикой. Придумывая свой «взрослый» образ, она изобретала самые немыслимые сочетания цветов. Лишь одно она твердо знала: она никогда не будет пользоваться лаком для ногтей с золотыми блестками. Всякая позолота ее раздражала.

Словом, эта молодая женщина была раскрашена в Грунином вкусе, если можно так сказать. При всей яркости, ее косметика гармонично сочеталась — а глубина и благородство оттенков позволяли догадаться, что косметика эта не из дешевых и что молодая женщина использует ее не от безвкусицы и не из желания сэкономить. Разница между этой косметикой и ширпотребом была такая же, как разница между дорогущей акварелью «Санкт-Петербург», изготовляемой исключительно на меду, и дешевенькой из школьных наборов, продающихся в каждом магазине канцтоваров: вроде цвета одни и те же, а на бумаге получается совсем не то.

Тут уж трудно сказать, поняла ли Груня и это благодаря острому глазу художницы, или просто благодаря тому острому женскому глазу, которым каждая девочка наделена от рождения. Как бы то ни было, эта женщина своей яркостью — «пристрастием к боевой индейской раскраске», как называла мама Грунины вкусы, — сразу завоевала расположение девочки.

— Здравствуйте, — сказала Груня. — Я вот что хотела сказать… В нашем вагоне едет одна очень известная певица, исполнительница романсов, и поклонники этой певицы договорились в вагоне-ресторане, что она даст там концерт. Весь вагон уже знает, вы в последнем купе, и вас тоже надо предупредить, вдруг вам захочется пойти…

Старая женщина присела и поглядела на Груню. Глаза у нее оказались черными-черными, на удивление живыми — и словно обжигали, как раскаленные угольки.

— Как зовут певицу? — спросила она грудным и глубоким поставленным голосом.

— Ольга Анджелова, — ответила девочка.

— Анджелова? — переспросила старуха. — Ах да, помню. Что ж, для певицы не первого класса она не плоха. Школы у нее никогда не было, все больше на энтузиазме. Эти ее «фррр», — старуха изобразила руками нечто вроде ветряной мельницы, — должны были, конечно, производить впечатление на болванов.

— Ну, ты, мама, сказанешь, — заметила молодая женщина. Но при этом не смогла сдержать улыбки.

— Нет, не пойду, пожалуй, — сказала старуха. — Не то, чтоб она меня как-то особенно раздражала, но не хочу ее смущать. Она собьется, конечно, если меня узнает.

— Простите, а вы кто? — Груня не могла сдержать любопытства. И не требовалось предлога, чтобы завязать разговор, — разговор завязывался сам собой.

— Моя мама — одна из лучших исполнительниц цыганской песни, — спокойно сообщила молодая женщина. — В свое время и в театре «Ромэн» пела, на первых ролях.

— Так вы цыганка? — у девочки это вырвалось почти непроизвольно.

— Наполовину, — ответила старуха. — Моя мать была цыганкой. А отец — крупным ученым, из тех, что к правительству были приближены, из-за особой важности их работ. Любитель был всего красивого, как и многие тогдашние «секретчики», не чета нынешним. В театры на премьеры, в рестораны хаживал… Рассказывают, он мою мать у самого Михаила Царева отбил — если, конечно, твое поколение еще знает, милочка, кто такой был Михаил Царев…

— Ну, мама!.. — дочка нахмурилась. Видно, она не любила, когда ее мать погружалась в подобные воспоминания, да и считала, что подробности семейной хроники посторонней девочке знать не обязательно.

— Я это к тому, — продолжала старуха, — что я-то уж знаю толк и в актерской игре, и в цыганском романсе. Поэтому товар второго сорта мне подсовывать не советую! Анджелову я помню, старательная была. Но глупая. Я ведь ей говорила — ну, не подходит тебе псевдоним Анджелова, он на ту сладость намекает, которой в тебе, милочка, нет! Тебе надо что-то более прошибающее, мускулистое — например, Регатова или нечто такое. А хочешь быть Анджеловой — так и имя смени, называйся не Ольгой, а Дарьей, чтобы хоть имя покрепче звучало, тогда и все вместе смотреться будет. Нет, не послушала. Вот так и увядает цыганский романс!

— Из-за неправильного псевдонима? — удивилась девочка.

— А ты мою маму побольше слушай! — сказала молодая женщина. — У нее свои идеи, которые даже до меня порой не доходят, хотя образование я получила соответствующее…

— То есть тоже музыкальное? — сразу спросила Груня.

— И музыкальное тоже, — кивнула молодая женщина. — Но по музыкальной линии не пошла. Не мое это.

— Предательница… — проворчала старуха.

— Ну, мама!.. — в который раз повторила дочь. — Ты ведь знаешь…

— Не знаю и знать не хочу! — ответила та. — При твоих способностях, и бросить все ради каких-то козявок!..

— Не козявок, а микробов, мама, — улыбнулась молодая женщина.

— Так вы врач? — спросила Груня.

— Не совсем. Наверно, надо говорить шире — медик. Или биолог. Я — вирусолог, занимаюсь заразными вирусами.

— А музыку совсем забросили? — поинтересовалась Груня.

— Можно считать, что совсем. Могу иногда сбряцать на гитаре. Ну, если в компании попросят… А ты чем занимаешься?

— Я — художница, — ответила девочка. — Только не смейтесь, я и вправду настоящая художница, хотя, конечно, мне еще многому надо учиться. Мои рисунки и картины уже были на нескольких выставках, а сейчас я еду в Санкт-Петербург получать приз как лучший художник кабельного телевидения! Они и не знают, что присудили этот приз школьнице! — хихикнула Груня. — Воображают меня взрослой, и такое официальное письмо мне накатали — что вы! Просто красота!

— Настоящая художница, вот как? — во взгляде старухи появился неподдельный интерес, и она уже не выглядела такой грозной.

— Да, — кивнула Груня. — И, вы знаете… Мне бы очень хотелось нарисовать ваши портреты! Или вместе, или по отдельности. Вы такие…

— Выразительные? — спросила старуха, увидев, что девочка замялась, ища нужное слово.

— Мечта художника! — выпалила Груня.

Мать и дочь рассмеялись.

— Что ж, если мы — «мечта художника», то почему бы нам не попозировать тебе? — сказала дочь. — Вот только когда это сделать?

— Насколько я поняла, вы на концерт не пойдете? — спросила Груня. — Я тоже не пойду. Вот можно было бы во время концерта, если для вас это не поздно.