И нас будут бить по рукам

Мы много беседовали. Мы не задавались целью обсудить что-то особенное и сказать что-то важное. Мы не старались ничего выяснить, и нам не требовалось узнавать друг друга.

– Может быть, я вовсе не та девушка, которую ты себе представляешь, – сказала однажды Жале, – может быть, я совсем другая.

– Я ничего себе не представляю, – ответила я.

– Может быть, ты будешь разочарована.

Но у меня не появилось причин для каких-либо разочарований, потому что я не так уж много думала о Жале и еще меньше о своем отношении к ней. У меня теперь был путь от моего дома к ее дому – путь с торчащим корнем на последнем повороте; хотя он стал само собой разумеющимся и повседневным, этого было достаточно. В послеполуденные часы мы лежали в тени большого дерева и разговаривали, а неподалеку играли в теннис молодые люди, гости в этом турецком саду. Среди них были симпатичные, иногда мы садились рядом с кортом и смотрели на игру. Но яркий свет утомлял Жале, и все привыкли к тому, что мы одни лежим под деревом; нам всё равно не разрешили бы играть.

Ближе к вечеру возвращался из своей конторы отец Жале. Он выходил из машины и сразу шел к теннисному корту. Проходя мимо, он здоровался со мной и обменивался парой слов с Жале. У него был тихий, очень жесткий голос, и этих слов хватало, чтобы Жале начинала грустить.

У нее тогда снова стала подниматься температура, и он упрекал ее из-за этого.

– Он хочет, чтобы я пошла к корту и поухаживала за гостями, – сказала она.

– Разве он не видит, что ты больна?

– Он говорит, что если бы я была больна, то не могла бы разговаривать с тобой. Сидела бы у себя в комнате.

– Так пойдем в твою комнату? Может быть, тебе лучше лечь в кровать?

На ее лице появилось выражение спокойного страдания, это было для меня хуже, чем если бы она заплакала.

– Нет, – сказала она, – там я не могу дышать. Там мне страшно. И он не разрешит тебе быть там со мной!

– Разве он не знает, что тебе нравится проводить время со мной?

– Он ненавидит всё, что радует меня. Он не хочет, чтобы моя жизнь стала легче.

Теперь я поняла, что нас ожидает.

– Не грусти из-за этого, – сказала Жале. Она повернула мою голову к себе и посмотрела на меня. – Моей матери ты понравилась бы, – сказала она.

Мы обе улыбнулись.

– Так или иначе, он не может разлучить нас, – сказала я.

– Он не может запретить мне любить тебя, – сказала Жале.

– Нет, – сказала я, – он не может разлучить нас.

Она держала мою голову своими ладонями, будто желая успокоить меня.

– Может, – сказала она, – как раз это он может сделать.

– Жале!

– Не сердись на то, что я говорю это.

– Жале, разве он не знает, что у нас есть только мы и ничего, кроме нас? Зачем ему причинять нам столько горя?

– Скоро он его причинит, – мягко сказала Жале.

Праздник в саду

Я снова увиделась с Жале, когда в очередной раз вернулась в город из долины Лар. Мне самой странно фиксировать здесь этот перерыв, но это хронологический факт, и он в очередной раз показывает, как мало влияет на нас то, что мы называем действительностью. Потому что я ясно вижу в своей памяти: первое прощание было окончательным, и с момента, когда мы в Абали сели на мулов и отправились через два перевала в эту долину, я была уверена, что это будет мой последний путь, а этот лагерь станет последним пристанищем. Как в караване смерти, бредущем по горам через пекло персидского лета под тихий звон колокольчиков. На самом деле я видела такие караваны только в иракской пустыне; верблюды были навьючены длинными и узкими гробами, иногда трупы были просто завернуты в ковры, этих набожных людей, согласно их последней воле, везли в священные города шиитов для захоронения: в Карбалу или Наджаф. Подобное путешествие иногда длилось до тридцати дней, а могилы в святых местах стоили дорого. Но ведь как отрадно было иметь последнее желание, исполнение которого дарило бедной душе покой; она столько блуждала в течение жизни, а теперь впервые путь был предопределен.

Мне особенно запомнились погонщики верблюдов и караванщики. Хотя они ходят по маршрутам, известным с незапамятных времен, в пути случаются песчаные бури, заметающие следы; грозы окончательно смывают все ориентиры; весной потоки воды из загадочных источников заполняют броды, где обычно только змеи и ящерицы подстерегают босую ногу. Во время таких природных катаклизмов бедуины только беспомощно стоят рядом с трепыхающимися палатками и не знают, с какой стороны заходит солнце; буря срывает молитвы с их губ, но эти молитвы не достигают Аллаха, и даже самый лучший караванщик может сбиться с пути. Он укладывает своих верблюдов кругом, и они ждут окончания бури: опустив длинные шеи, животные касаются друг друга головами, образуя подобие колеса.

После стольких опасностей и блужданий последнее желание набожного караванщика кажется мне понятным. Он может быть уверен в том, что караван мертвых однажды дойдет до Карбалы, города-оазиса, или до белого города Наджаф, который возникает посреди пустыни, подобно миражу, окруженный широким поясом могил и увенчанный золотым куполом мечети.

В общем, я снова оказалась на дороге в Абали. Подъемы к перевалам стали дольше, спуски – круче, еще более безжизненно лежало на дне долины русло ручья, крошечный источник которого не подавал никаких признаков жизни.

Когда наша машина наконец-то оказалась на шоссе, мы увидели вдали над равниной мутное облако, это была пыль, окутывающая город Тегеран подобно ядовитой туче.

В тот вечер министр иностранных дел устраивал прием. Сотни огней освещали кусты, листва которых задыхалась под слоем мелкой пыли, ажурные персидские лампы неподвижно висели над искусно обустроенными дорожками. Праздником правила убийственная сила лета.

Рядом со мной сидел временный поверенный в делах Германии, он уже шесть лет жил в Персии и любил ее. Той же ночью он умер от инфаркта.

Были приглашены две сотни гостей, они фланировали между декоративными кустарниками и открытыми галереями дома, от которых две широкие лестницы спускались в сад. Наверху играл европейский духовой оркестр. Я видела со своего места танцующих, дам и кавалеров в белом, с лицами-масками, со светлыми волосами, уложенными в элегантные прически, с ровными проборами. Они танцевали, соблюдая дистанцию, женщины держали партнеров за плечи, будто защищаясь от них.

Я