Инспектор вернулся без пятнадцати четыре.

– Эта картина меня радует, – засмеялся Версавел, когда увидел, что его начальник пыхтит за клавиатурой.

Ван-Ин остановился в середине предложения, в котором и так уже было немало опечаток.

– Вот и ты, – сказал он презрительно. – Как видно, кто-то отлично развлекся. Джонатан оправдал ожидания?

– Не-ве-ро-ят-но, – ответил Версавел, сияя. – Он угостил меня обедом в «Кармелите».

Он подошел и сел на край письменного стола.

– Джонатан – настоящий гурман и, кстати, всегда им был. На первое мы взяли жареную утиную грудку на перинке из клубничного желе, которую подали с чуть теплым муссом из артишоков. На второе был тимбаль из морского черта с фаршированным цикорием и икрой форели и потом седло барашка с…

– Я выпил только кофе, – язвительно заметил Ван-Ин.

– И «Мутон Ротшильд», – невозмутимо продолжал Версавел. – Пожалуй, еще 1984 года. От этого ни один смертный не откажется.

– К счастью, тебя не слышит Франк.

Версавел пожал плечами.

– Франк знает, что у меня были отношения с Джонатаном. В этом как раз и заключается разница между нами и вами, гетеросексуалами. Мы, мужчины, не заморачиваемся по поводу старых интрижек. Друг остается другом. Мы с Франком даем друг другу такую свободу.

«Мутон Ротшильд» не пошел Версавелу на пользу. Инспектор вел себя как старый хиппи под ЛСД.

– Джонатан тоже что-нибудь рассказал? – спросил Ван-Ин.

Версавел проигнорировал сарказм своего начальника. В мыслях он все еще сидел в «Кармелите» лицом к лицу с Джонатаном.

Слушая разглагольствования Версавела, Ван-Ин вспомнил, что прошло три часа с тех пор, как он курил последний раз, и нервно схватил свои сигареты. Это был явно случай крайней необходимости. Господи, разве добьешься чего-нибудь от старого гея, который спустя пятнадцать лет воспылал страстью к другу молодости?

– Ты же не думаешь, что я пьяный, комиссар? – спросил Версавел, глядя на своего шефа с ребяческой ухмылкой.

– Давай к делу, Гвидо. Потом можешь спокойно вздремнуть.

Версавел сел на свой стул. Улыбка на его губах окаменела.

– По словам Джонатана, Love была борделем для влиятельных лиц. – Название загородного дома Версавел произнес по-английски.

– Есть имена, Гвидо?

– У него их нет.

– Тогда откуда он знает, что это были влиятельные люди?

– Он это предполагает.

– Ах, он это предполагает.

Версавел оценил сарказм Ван-Ина. Хождение по шлюхам преступлением не является.

– Джонатан иногда сопровождал Вандале в бордель на Малсестеенвег. Там он кое-что про Love и услышал. Хозяин заведения, некий Вилльям Артс, однажды разболтал Джонатану, что он должен приводить туда клиентов получше и специальных девочек. Там они могли спокойно делать все, что им угодно.

– Если я правильно понимаю, Вандале предоставлял Love своим деловым партнерам, – разочарованно произнес Ван-Ин. На долгом звуке «о» в слове Love он немного заколебался.

– Нет, в Love с долгим «о» раньше жили графы Фландрии. Джонатан произносил название по-английски.

– Верно, – сказал Ван-Ин. – А я подумал, что Love имеет какое-то отношение к зелени деревьев[22].

– Могло бы быть и так, – ухмыльнулся Версавел. – С листвой ты, собственно говоря, уже тоже близок к истине.

– Как так? – Ван-Ин растерянно посмотрел на подвыпившего инспектора.

– Седина в бороду, а бес в ребро. Разве не так порой бывает? Как раз ты должен бы это знать, Питер.

Ван-Ин сочувственно покачал головой.

– Сделать кофе?

Он пошел к подоконнику и налил в кувшин воду. Рассерженный Версавел был так же полезен, как пастор у смертного одра масона.

Первый раз за двенадцать недель Ван-Ин выкурил больше десяти сигарет за сутки. Ханнелоре ничего не сказала. Она баловала себя еще одним бокалом мозельвейна и молча боролась против разъедающего ее желания затянуться сигаретой. У обоих был тяжелый день.

Ван-Ин небрежно потушил в пепельнице полсигареты. Ханнелоре чуть с ума не сошла, глядя на тлеющий окурок.

– Что-то случилось? – спросил он монотонно.

– Нет. Как дела с Гербертом?

Ван-Ин плохо разбирался в женской психике, но и уж совсем отсталым тоже не был. Ее глаза были влажными, словно она в любой момент могла расплакаться.

– Подогреть тушеную капусту? – любезно предложил он.

Он был вполне милым, этот Питер.

– Порцию картошки фри?

Ханнелоре провела рукой по столу.

– Я хочу сигарету, – сказала она решительно.

Ван-Ин попытался схватить пачку, но она его опередила.

– Ханне, тебе нельзя.

Но было уже поздно. Когда она набрала полные легкие дыма, глаза ее засияли.

– Только одну, – умоляюще пробормотала она.

– Я думал, мы договорились, что ты не будешь больше курить, – выпалил он, разозлившись. – В обмен на это я буду соблюдать жесткую диету. Я свое слово сдержал: десять сигарет в день, сырые овощи, пресная рыба и хлеб из муки грубого помола с опилками.

Ханнелоре затягивалась сигаретой, как одержимая. Ее лицо стало бледным, словно венецианская маска.

– За сегодняшний вечер ты уже выкурил полпачки, – возразила она. – Я их посчитала.

Ван-Ин старался не потерять самообладание, спросив себя, на что он был бы способен, если бы кто-нибудь попросил его больше не курить.

– Хорошо, только одну. Но ради бога…

– Что «ради бога»? Ты думаешь, только у тебя стресс? Попробуй-ка поработай денек в суде.

– Ханне, пожалуйста, расскажи, что случилось.

Ханнелоре встала – явный признак того, что она не может сдержать эмоции.

– Я скажу тебе, что случилось. Ты уже целый вечер ходишь, надув губы, и куришь сигареты. И ты еще смеешь утверждать, что я нарушила наш уговор.

Ван-Ину уже сто лет так не затыкали рот. Он сразу же вспомнил старого врага. Против несправедливости он был бессилен. Сдавливающее чувство того, что его душат, и гнев, который мчался по пищеводу, столкнули его лицом к лицу с прошлым, в то время как он думал, что оно было похоронено. Он подскочил и, поджав губы, понесся в кухню. В холодильнике еще стояла наполовину выпитая бутылка виски J amp;B.

В саду Ханнелоре сделала последнюю затяжку. Голова у нее шла кругом. Она посмотрела на звездное небо, глубоко вздохнула и выкинула окурок в розы. Дверца холодильника тихо захлопнулась.

– Хорошо, напейся. Я пошла спать! – крикнула она свирепо, открывая заднюю дверь.