— Ничего страшного, ведь стиль можно поправить, — я пожимаю плечами, изображая невозмутимость. — Зато психологическая достоверность на высоте.

— Ты себе льстишь.

— Мне кажется, вы говорите так потому, что не поняли главного героя. Просто по завету Хемингуэя я не стала его особо раскрывать — видна лишь верхушка айсберга. Но я уверена: если расскажу то, что опустила в книге, — вы полностью измените мнение. Давайте поговорим о Марке?

Майер прищуривается и пристально смотрит на меня. Отвечает не сразу, но когда отвечает (странным приглушенным голосом — прямо как в моём сне), ноги подкашиваются от страха.

— Ты уверена, что хочешь этого?

Больше всего на свете я хочу — как обычно — сбежать. Но пути назад нет. И теперь, как бы ни было страшно, я не отступлю.

— Дело не в том, чего я хочу, а в том, что задача писателя — дойти до глубины, проникнуть в суть вещей. Могу доказать, что у меня это получилось.

Звучит до ужаса фальшиво. Я вижу, что Майер мне не верит, да я и сама себе не верю, но что поделать? Актриса из меня плохая.

Наступает опасная тишина — ползет по кабинету, словно ядовитый газ, обволакивает стены и пол, а потом добирается до меня.

Кажется, ещё секунда, и я не смогу дышать. Чтобы спастись, расстегиваю верхнюю пуговицу блузки.

Кажется, еще секунда, и Майер меня выгонит. Но он вдруг тоже расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, а потом садится в кресло.

— Ну что ж. Начинай.

— Хорошо, — я делаю несколько коротких, почти незаметных вдохов и присаживаюсь напротив — без приглашения. — Итак, Марк. Мой герой. Точнее, герой моей книги. Может возникнуть вопрос — почему в последней главе он сбегает от героини? Испугался своих чувств к ней или чего-то другого? Вопрос, конечно, риторический — вы не можете знать, почему так вышло, но я сейчас объясню. Только сначала придётся раскрыть детскую тайну Марка. Рассказать то, о чём в книге я писать не стала.

Краем глаза я замечаю, что Майер берет в руки карандаш и начинает вертеть его между пальцами. На меня он больше не смотрит и слушает как будто без интереса, но я всё равно продолжаю:

— Родился наш герой за границей, в благополучной семье. Жил в большом красивом доме, и лишь одно «но» омрачало его детство: для родителей он был как невидимка. Отец целыми днями пропадал на работе, а мать, хотя и не работала, на сына внимания не обращала. Сколько Марк себя помнил, она почти никогда к нему не прикасалась.

Зато у нее было увлечение — коллекционировать игрушечных зайцев. Представьте огромную комнату, полную зайцев. Больших и маленьких, плюшевых и войлочных, белых, серых, розовых и голубых… Эта комната находилась рядом с детской.

Марк каждый вечер ждал свою мать. Несмотря ни на что, он очень её любил и всё надеялся, что хоть один-единственный раз она придёт к нему перед сном, и прижмет к себе, и погладит по голове, и скажет, что любит его. А она всегда приходила к ним — к зайцам. Только к ним. С ними она разговаривала, к ним прикасалась, даже пела им песни. Марк продолжал ждать — вечер за вечером. Лежал в темноте в полном одиночестве, маленький и отчаявшийся, и бесконечно долго смотрел на дверь. Он сильно страдал и всё не мог понять, что же с ним не так, ведь это так больно, когда игрушечных зайцев любят больше, чем тебя.

Впрочем, отец ребенка тоже страдал от холодности жены. Начались семейные скандалы. В конце концов, родители развелись.

Марк с матерью вернулись на её родину и со временем отдалились друг от друга еще сильнее. Точнее, Марк отдалился от всех.

В подростковом возрасте он придумал теорию о самодостаточном одиночестве. О том, что люди вступают в связи только из-за своей ограниченности. А он — не такой, как остальные. Он — особенный, потому что ему никто не нужен.

Ах, да. Забыла главное. После смерти матери Марк нашел ее дневник и узнал, что в юности она подвергалась насилию. Он смог ее простить, но уже не мог измениться, потому как поверил, что он такой и есть настоящий — человек, который ни к кому и никогда не привязывается.

Он говорит, что одиночество — единственный способ сохранить себя, но не понимает: нельзя сохранить то, чего не существует. Не осознаёт, что за всей этой теорией — лишь страх маленького мальчика — потерянного, сходившего с ума.

Конечно, можно сколько угодно обманывать себя, но настанет день, когда придется посмотреть правде в глаза. И правда состоит в том, что одиночество — просто привычная для него боль, а новой боли он боится.

Внезапно карандаш в руках Майера с хрустом ломается, словно сухая ветка. Я вздрагиваю, а Марк бросает обломки в мусорную корзину и встает из-за стола. На лице — злая усмешка.

— Мне нужно ехать. Но потом… мы обязательно продолжим разговор, София, — голос звучит так жестко, что я чувствую, как мне снова не хватает воздуха.

А Марк застёгивает рубашку и быстро выходит из кабинета, оставив меня одну.

От пережитого напряжения руки и ноги дрожат так сильно, что я не могу встать.

Смотрю в окно: вдали, на проспекте, машины удивленно мигают фарами, и я вдруг тоже начинаю моргать — часто-часто, — а потом зажмуриваю глаза и хватаюсь за край столешницы.

Я сделала это.

Я и правда это сделала.

Стреляла наугад, а попала в десятку, и всё благодаря маленькой зацепке.

Когда-то мне попалась одна из первых книг «Майер Паблишинг» — сборник под названием «Алфавит». Там были рассказы на все буквы алфавита, но больше всего меня впечатлила история на букву «О» — «Отчуждение». Она была о мальчике, к которому в детстве почти никогда не прикасалась мама, и он никак не мог понять, почему. Потом мальчик вырос, нашёл её дневник и обо всём узнал, только уже не мог измениться, потому что привык к «зоне отчуждения».

Текст рассказа был довольно сухим, без эмоций (про отчаяние и одиночество я уже сама придумала), однако он потряс меня до глубины души. Я несколько раз его перечитывала, и многое не давало мне покоя.

Во-первых, автор сборника: неизвестен. Мне казалось, что стиль напоминает Богдана, но если это его рассказы, почему не указано авторство?

Во-вторых, место действия: не отмечено. Имён героев нет. Зато в описании мамы мальчика была странная фраза. «В её глазах плескалось речное: Elbe».

Elbe — это Эльба, река с основным течением на территории Германии. Но почему из всех рек в мире выбрали именно её?

Я знала, что Майер родился в Германии, и подумала — а вдруг Богдан знал о его детстве и написал этот рассказ о нём, но не стал подписывать сборник, чтоб другие люди не смогли догадаться, связать между собой все ниточки, как сделала я?

Однако это были лишь предположения: до сегодняшнего дня я и понятия не имела, что всё закончится именно так. Это и хорошо, и плохо.

Хорошо: Майер до сих пор меня не выгнал, а значит, я могу завтра прийти на работу, спокойно встретиться с Богданом, а потом и сама уволиться. Наконец настанет нормальная жизнь без американских горок.