твердо намерен вступить в бой, возражая, что всем людям суждено умереть и для него будет достаточно оставить после себя имя, освященное мужеством, а какой-нибудь ребенок будет носить это имя после него:

Кто, мой друг, вознесся на небо?

Только боги с Солнцем пребудут вечно,

А человек — сочтены его годы,

Что б он ни сделал — все ветер.

Ты и сейчас боишься смерти,

Где ж она, сила твоей отваги?

Я пойду перед тобою,

А ты кричи мне: «Иди, не бойся!»

Если паду я — оставлю имя:

«Гильгамеш принял бой со свирепым Хумбабой!»

Но родился в моем доме ребенок, —

К тебе подбежал: «Скажи мне, все ты знаешь:

[…]

Что совершил мой отец и друг твой?»

Ты ему откроешь мою славную долю!

Это также стандарт героя у Гомера. Ахиллес, Гектор, Одиссей — все желают (или, по крайней мере, восхищаются ею) геройской смерти, которая принесет им вечную славу. Также интересно отметить, что греческий эпос включает в себя традицию, что у каждого из героев есть сын, чтобы продолжать дело после них. Несмотря на то что евреи делают основной акцент на долгую жизнь, успех и богатое потомство как благо, отведенное на долю хороших людей (даже в «героический век»), тем не менее кое-что сближает еврейские стандарты мужского поведения с эпосом о Гильгамеше, и особенно произведениями Гомера. Так, например, погребальная песнь Давида в 2 Царств, 1 оплакивает Саула и его сыновей (особенно Ионафана — близкого друга Давида), которые пали в расцвете лет во время битвы при Гелвуе (во время бегства от филистимлян. Саул бросился на свое копье, остальных филистимляне «догнали и убили»).

Оружейники выковали для Гильгамеша и Энкиду тяжелое и дорогое оружие, и Гильгамеш объявил старейшинам Урука о своем намерении отправиться в кедровый лес, где жил Хумбаба, срубить кедр Хумбабы и победить чудовище, похваляясь при этом:

Вечное имя себе создам я!

Старейшины урука, однако, изо всех сил старались отговорить его:

Ты юн, Гильгамеш, и следуешь сердцу,

Сам ты не ведаешь, что совершаешь!

Мы слыхали, чудовищен образ Хумбабы, —

Кто отразит его оружие?

Рвы там на поприще есть вкруг леса, —

Кто же проникнет в середину леса?

Хумбаба — ураган его голос,

Уста его пламя, смерть — дыханье!

Зачем пожелал ты свершать такое?

Неравен бой в жилище Хумбабы!

Но Гильгамеш решил идти и убить Хумбабу. И старейшины говорят: «Пусть идет с тобой богиня, пусть хранит тебя бог твой, пусть ведет тебя дорогой благополучной, пусть возвратит тебя к пристани Урука!» Далее герои направляются к Нинсун, матери Гильгамеша, за ее молитвами и благословением. Она поднялась на крышу и совершила жертвоприношения (воскуренье и мучная жертва), подняла руки к небу, говоря:

Зачем ты мне дал в сыновья Гильгамеша

И вложил ему в грудь беспокойное сердце?

Теперь ты коснулся его, и пойдет он

Дальней дорогой, туда, где Хумбаба,

В бою неведомом будет сражаться,

Путем неведомым будет ехать,

Пока он ходит и назад не вернулся,

Пока не достигнет кедрового леса,

Пока не сражен им свирепый Хумбаба

И все, что есть злого, что ты ненавидишь, не изгнал он

Из мира, — в день, когда ты ему знаменье явишь…

Этот пассаж представляет интерес во многих отношениях. Божественная мать, беспокоящаяся за своего неугомонного сына, предвосхищает тревогу Фетиды за своего сына Ахиллеса. Как и Нинсун, Фетида также взывает к великому богу (в данном случае Зевсу) с просьбой помочь своему смертному сыну. Ритуал, совершаемый Нинсун на крыше, отмечен также в критском эпосе из Угарита, который также предполагает жертвоприношения на крыше и воздевает руки к небесам. Но эпос о Гильгамеше также обнаруживает заметное различие между этим древним ближневосточным эпосом и более поздней традицией, возникшей в результате индоевропейского воздействия. Героическая доблесть изображается с точки зрения победы над драконами зла. Здесь нет той доблести в сражении ради освобождения прекрасной героини, какую мы находим в критском эпосе из Угарита, в Илиаде и в обоих великих индийских эпосах (добавим, в русских сказках, в германском эпосе. — Ред.). Тема романтической любви, зависящая от значимости отдельно взятой женщины, вероятно, является индоевропейской инновацией в ближневосточной литературе. Во всяком случае, она отсутствует в ранней египетской и ранней месопотамской литературе.

Герои пробились к Хумбабе и убили его, хотя тот умолял пощадить его.

После этого Гильгамеш помылся и облачился в красивые одежды. И на красоту Гильгамеша обратила внимание богиня Иштар (семитизированная шумерская Инанна) и предложила ему свою руку в знак согласия выйти замуж:

Он умыл свое тело, все оружье блестело,

Со лба на спину власы он закинул,

С грязным разлучился, чистым он облачился.

Как накинул он плащ и стан подпоясал,

Как венчал Гильгамеш себя тиарой, —

На красоту Гильгамеша подняла очи государыня Иштар:

«Давай, Гильгамеш, будь мне супругом,

Зрелость свою подари мне!

Ты будешь мне мужем, я буду женою!»

Предложение брака со стороны богини какому-то смертному весьма примечательно. Для смертного отвергнуть это предложение, как поступил Гильгамеш, делает этот случай еще более достойным сказания о подвигах героя. Весьма интересно, что эта тема снова возникает и в греческом эпосе, ибо Одиссей отклоняет предложение, сделанное ему Калипсо. (Однако статус Калипсо в иерархии богов (всего лишь нимфа) несравним с таковым Иштар (семитизированная шумерская Инанна), которая была богиней плодородия, плотской любви, войны и распри, олицетворением планеты Венера. — Ред.) Гильгамеш отказывается от предложения Иштар, риторически вопрошая ее: «Кого из мужей любила ты вечно?» Затем он напоминает ей ее отвратительную историю супружеских отношений:

Супругу юности твоей, Думузи,

Из года в год ты судила рыданья.

Птичку-пастушка еще ты любила —

Ты его ударила — крылья сломала;

Он живет среди лесов и кричит: «Мои крылья!»

И льва ты любила, совершенного силой, —

Семь и семь ему ты вырыла ловушек.

И коня ты любила, славного в битве, —

Кнут, узду и плеть ты ему судила,

Семь поприщ скакать ты ему судила,

Мутное пить ты ему судила,