что скоро

Пробьет последний час.

Его движенья были верны,

И голос был суров,

И борода качалась мерно

В такт запыленных слов.

И серый, как ночные своды,

Он знал всему предел.

Цепями тягостной свободы

Уверенно гремел.

Но те, внизу, не понимали

Ни чисел, ни имен,

И знаком долга и печали

Никто не заклеймен.

И тихий ропот поднял руку,

И дрогнули огни.

Пронесся шум, подобный звуку

Упавший головни.

Как будто свет из мрака брызнул,

Как будто был намек…

Толпа проснулась. Дико взвизгнул

Пронзительный свисток.

И в звоны стекол перебитых

Ворвался стон глухой,

И человек упал на плиты

С разбитой головой.

Не знаю, кто ударом камня

Убил его в толпе,

И струйка крови, помню ясно,

Осталась на столбе.

Еще свистки ломали воздух,

И крик еще стоял,

А он уж лег на вечный отдых

У входа в шумный зал…

Но огонек блеснул у входа…

Другие огоньки…

И звонко брякнули у свода

Взведенные курки.

И промелькнуло в беглом свете,

Как человек лежал,

И как солдат ружье над мертвым

Наперевес держал.

Черты лица бледней казались

От черной бороды,

Солдаты, молча, собирались

И строились в ряды.

И в тишине, внезапно вставшей,

Был светел круг лица,

Был тихий ангел пролетавший,

И радость — без конца.

И были строги и спокойны

Открытые зрачки,

Над ними вытянулись стройно

Блестящие штыки.

Как будто, спрятанный у входа

За черной пастью дул,

Ночным дыханием свободы

Уверенно вздохнул.

10 октября 1905

«Вися над городом всемирным…»

Вися над городом всемирным,

В пыли прошедшей заточен,

Еще монарха в утре лирном

Самодержавный клонит сон.

И предок царственно-чугунный

Всё так же бредит на змее,

И голос черни многострунный

Еще не властен на Неве.

Уже на до́мах веют флаги,

Готовы новые птенцы,

Но тихи струи невской влаги,

И слепы темные дворцы.

И если лик свободы явлен,

То прежде явлен лик змеи,

И ни один сустав не сдавлен

Сверкнувших колец чешуи.

18 октября 1905

«Еще прекрасно серое небо…»

Еще прекрасно серое небо,

Еще безнадежна серая даль.

Еще несчастных, просящих хлеба,

Никому не жаль, никому не жаль!

И над заливами голос черни

Пропал, развеялся в невском сне.

И дикие вопли: «Свергни! О, свергни!»

Не будят жалости в сонной волне…

И в небе сером холодные светы

Одели Зимний дворец царя,

И латник в черном не даст ответа,

Пока не застигнет его заря.

Тогда, алея над водной бездной,

Пусть он угрюмей опустит меч,

Чтоб с дикой чернью в борьбе бесполезной

За древнюю сказку мертвым лечь…

18 октября 1905

«Ты проходишь без улыбки…»

Ты проходишь без улыбки,

Опустившая ресницы,

И во мраке над собором

Золотятся купола.

Как лицо твое похоже

На вечерних богородиц,

Опускающих ресницы,

Пропадающих во мгле…

Но с тобой идет кудрявый

Кроткий мальчик в белой шапке,

Ты ведешь его за ручку,

Не даешь ему упасть.

Я стою в тени портала,

Там, где дует резкий ветер,

Застилающий слезами

Напряженные глаза.

Я хочу внезапно выйти

И воскликнуть: «Богоматерь!

Для чего в мой черный город

Ты Младенца привела?»

Но язык бессилен крикнуть.

Ты проходишь. За тобою

Над священными следами

Почивает синий мрак.

И смотрю я, вспоминая,

Как опущены ресницы,

Как твой мальчик в белой шапке

Улыбнулся на тебя.

29 октября 1905

Сытые

Они давно меня томили:

В разгаре девственной мечты

Они скучали, и не жили,

И мяли белые цветы.

И вот — в столовых и гостиных,

Над грудой рюмок, дам, старух,

Над скукой их обедов чинных —

Свет электрический потух.

К чему-то вносят, ставят свечи,

На лицах — желтые круги,

Шипят пергаментные речи,

С трудом шевелятся мозги.

Так — негодует всё, что сыто,

Тоскует сытость важных чрев:

Ведь опрокинуто корыто,

Встревожен их прогнивший хлев!

Теперь им выпал скудный жребий:

Их дом стоит неосвещен,

И жгут им слух мольбы о хлебе

И красный смех чужих знамен!

Пусть доживут свой век привычно —

Нам жаль их сытость разрушать.

Лишь чистым детям — неприлично

Их старой скуке подражать.

10 ноября 1905

Незнакомка

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Вдали, над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный,

Бессмысленно кривится диск.