* * *

Мы поехали на юг, в более крупный город Цинцунцан, в котором во время Диас де лос Муэртос проводят нашумевший уличный фестиваль. На огромных металлических сковородах торговцы готовят свинину и говядину, из громкоговорителей на стенах местных лавок гремит музыка, дети взрывают на улицах петарды. На пологом холме на окраине города раскинулось местное кладбище.

Прогулка на кладбище вечером первого ноября стала для меня откровением. Кладбище сияло светом десятков тысяч свечей, которые местные жители откладывали и сохраняли весь год, чтобы обеспечить ими своих возвращающихся родных. Маленький мальчик старательно работал на могиле своей бабушки, заново зажигая или заменяя погасшие свечи. Теплый свет вместе с запахом бархатцев и благовоний создали золотую дымку, плывущую над могилами.

В последнее время многие американские города начали проводить мероприятия на Диас де лос Муэртос. Из самых известных – массовые праздники на кладбище «Голливуд навсегда». Оно находится всего в нескольких минутах от моего похоронного бюро, и я несколько раз была на этом фестивале. Праздник в Голливуде впечатляет масштабами и четкой организацией, но если говорить о чувствах и эмоциях, ему далеко до Цинцунцана. Здесь меня окутало ощущение безопасности, словно в центре сверкающего бьющегося сердца.

На цементных основаниях могил стояли корзины, чтобы возвращающиеся в иной мир умершие могли унести в них подношения. Чтобы согреться, семьи разжигали небольшие костры. Оркестр из тромбонов, труб, барабанов и одной внушительной тубы перемещался от могилы к могиле, играя песни, которые, на мой неискушенный слух, звучали как попурри из ранчера, музыки мариачи[7] и гимнов колледжей.

Сара остановилась на могиле годовалого Марко Антонио Бар-рига. Над изображением Марко парила голубка. Надгробие могилы было настоящей крепостью высотой в два метра, что показывало, как скорбели его родственники. Марко умер двадцать лет назад, но его могила все еще была уставлена свечами и покрыта цветами, доказывая, что боль от потери ребенка никогда не уходит.

До приезда в Мексику я знала, что у Сары когда-то умер сын, но не знала обстоятельств этой смерти. В нашем номере отеля она открыла мне опустошающую правду.

Когда Сара делала первое УЗИ, разговорчивая медсестра скользнула сканером по животу Сары и вдруг замолчала.

– Я позову доктора, – сказала она.

На втором УЗИ врач была потрясающе прямолинейна.

– Я вижу плоскостопие, – сообщила она, – на этой руке три пальца, на этой четыре. Плохо развито сердце. Смотри-ка, у него все же два глаза! Все остальное ненормально. – И последний удар под дых: – Я думаю, этот плод нежизнеспособен.

У ребенка Сары была трисомия 13, редкое хромосомное заболевание, приводящее к умственным и физическим отклонениям. Большинство детей с таким заболеванием живут всего несколько дней.

Третий врач сказал Саре:

– Если бы вы были моей женой, я бы попросил вас прервать эту беременность.

Четвертый предложил две страшные альтернативы. Вызвать искусственные роды в больнице, тогда ее ребенок прожил бы некоторое время вне чрева и затем умер. Или прервать беременность.

– Я знаю кое-кого в Лос-Анджелесе, кто мог бы сделать это, – сказал доктор. – Обычно она не проводит такие операции на таком позднем сроке, но я могу попросить ее ради вас.

В тот момент Сара была на шестом месяце. Она договорилась об операции. Она пыталась отгородиться от ребенка, чтобы приготовиться к предстоящему, но он толкался внутри нее. Сара не хотела, чтобы его забрали у нее.

– Это не что-то чужеродное; это мой сын.

Чтобы прервать беременность на таком большом сроке, нужно было прийти в клинику трижды. Однажды путь Саре и Рубену преградил строй протестующих.

– Одна особенно противная женщина снова и снова выкрикивала, что я – убийца. Я не могла это проглотить, поэтому подошла прямо к ней и закричала ей в лицо: «Мой ребенок уже мертв! Как вы смеете!»

Они сидели в клинике целый час, слушая слабые выкрики протестующих, доносящиеся снаружи: «Эй, женщина с мертвым ребенком! Слушай, мы еще можем спасти тебя!»

Это были худшие три дня в жизни Сары и Рубена. На последнем УЗИ Сара отвернулась от монитора, но Рубен видел, как ребенок пошевелил ручкой, как будто махая на прощание.

Из другой комнаты до Сары доносились прерывистые всхлипывания юной девушки, которая пыталась покончить с собой из-за того, что была беременна.

– Я не хочу его! Я не хочу его! – кричала она.

– Мне хотелось успокоить ее и сказать, что я готова усыновить ее ребенка, – вспоминала Сара. – Но я не этого хотела на самом деле. Я хотела другого ребенка, моего ребенка.

В день операции весь персонал пришел и встал вокруг Сары, лежащей на операционном столе, чтобы выразить свои соболезнования и пообещать хорошо с ней обращаться.

– Именно там люди были ко мне добрее всего, – сказала Сара. – В месте, которое стало для меня местом смерти.

Три года спустя тяжесть смерти сына – как вечные цепи для ее тела. Пока Сара смотрела на фотографию Марко на кладбище Цинцунцан, Рубен заботливо растер ее поясницу. Она нарушила тишину.

– Родители просто хотели похвастаться своим ребенком. Это их шанс показать, что они до сих пор любят его, что они все еще гордятся им.

Сара чувствовала нечто противоположное гордости, когда умер ее сын. Она должна была сохранять «достоинство» и скорбеть молча, чтобы ее горе не огорчило кого-то еще.

Западные похоронные дома любят слово «достоинство». Крупнейшая американская похоронная компания даже сделала это слово своей торговой маркой. Под достоинством чаще всего подразумевается молчание, принудительное самообладание, строгое соблюдение формальностей. Похороны длятся ровно два часа. Процессия идет на кладбище. Родственники покидают кладбище еще до того, как гроб опустится в землю.

На кладбище мы одну за другой встречали могилы маленьких детей, включая могилу Адриэля Терас де ла Круз. Он родился примерно тогда, когда родила бы Сара, и прожил всего неделю. Его родные сидели на краю могилы. Мать прижимала к груди маленькую девочку, а завернутый в одеяло мальчик постарше спал рядом с могилой.

Клаудио Ломниц убеждает нас: приняв или приспособив под себя традиции Диас де лос Муэртос, северные соседи мексиканцев могут улучшить свой эмоциональный климат. Он пишет, что мексиканцы «обладают силой излечения – излечения того, что, очевидно, является самым болезненным хроническим недугом Соединенных Штатов: отрицания смерти… и оставления скорбящих в своего рода уединенном отшельничестве».