Тело ребенка подготавливала крестная мать: мыла его и одевала в крохотный наряд святого, окружала свечами и цветами. Мать не видела тело до того, как эти приготовления будут завершены и ее дитя освободится от тяжести скорби и превратится в небесного святого, готового занять свое место по правую руку от Господа.

Семью и друзей приглашали на праздник не только для того, чтобы почтить ребенка, но и чтобы запомниться ему и заслужить его благосклонность, ведь теперь он обладал великой духовной силой. Иногда тело ребенка даже носили из дома в дом, и другие дети несли его гроб во главе процессии из родителей и других родственников. Анхелито часто фотографировали или рисовали на блестящем фоне.

Хоть Сара и не верила в святых и жизнь после смерти, ее покорило признание детской смерти.

– К этим детям относились по-особенному. Для них делали то, что не делали ни для кого другого, – сказала она.

У них были праздники, и портреты, и игры, и, самое главное, у этих детей была миссия – высокая миссия за пределами одинокой, вечной тишины.

* * *

Каждый год вечером первого ноября граница между живыми и мертвыми утончается и изнашивается, позволяя духам перейти ее. По булыжным улицам Санта-Фе-де-ла-Лагуна, маленького городка в Мичоакане, старая женщина с пан де муэрто и свежими фруктами спешит навестить соседей, у которых в прошедшем году кто-то умер.

Я просунула голову в дверной проем, украшенный золотистыми бархатцами. Прямо над дверью в рамке висел портрет Хорхе, который умер в двадцать шесть лет. На нем была бейсболка, повернутая козырьком назад. За его спиной висели постеры музыкальных групп.

– Slipknot?[5] Ну не знаю, Хорхе, – сказала я, соображая, хорошо ли судить об умерших по их музыкальным вкусам. – О, Misfits![6] Отличный выбор!

За входом стоял трехъярусный алтарь Хорхе, или офренда. Каждая вещь, которую семья или друзья положили на него, была предназначена, чтобы зазвать в эту ночь дух Хорхе домой. Так как он умер меньше года назад, его семья создала алтарь в родовом доме. Затем они будут делать подношения на могилу Хорхе на кладбище. Он будет возвращаться до тех пор, пока его родные будут приходить к нему и звать его провести время среди живых.

В основании его алтаря стояла чаша с копаловыми благовониями, наполняющими воздух едким запахом. Свечи и бархатцы украшали сложенные в метровую пирамиду фрукты и хлеб. Эта пирамида будет только увеличиваться с наступлением вечера, когда все больше членов общины пройдет мимо и сделает подношения. И когда Хорхе вернется, это будет не оживший труп, а дух, который будет поглощать бананы и хлеб в своем измерении духов.

В центре алтаря лежала любимая белая футболка Хорхе с нарисованным грустным клоуном и надписью «Джокер». Парня ждала бутылка Pepsi (привлекательность которой я понимала – как бы жутко это ни звучало, я бы восстала из мертвых за диетическую колу). Выше висели более традиционные христианские изображения – несколько образов Девы Марии и весьма окровавленный распятый Иисус. С потолка свешивались цветные бумажные фигурки скелетов на велосипедах.

Более дюжины членов семьи Хорхе собрались вокруг офренды, готовясь принимать посетителей до поздней ночи. Маленькие дети в блестящих платьях принцесс путались под ногами, их лица были раскрашены в стиле скелета катрина. В руках они держали маленькие тыковки для конфет, подаренных взрослыми.

Сара подготовилась – взяла с собой целую сумку конфет. Дети прознали про это, и она быстро оказалась окружена детьми с лицами скелета катрина и тыковками. В некоторых тыковках горели свечи. «Сеньорита! Сеньорита, грасиас!» Сара опустилась на корточки и стала одного с ними роста. Она раздавала сладости спокойно и ласково, как учитель начальной школы, которым она когда-то была.

– Мы с учениками каждый год делали такие же тыквы со свечами внутри, но один маленький пожар, и администрация запретила это навсегда, – сказала она, криво улыбаясь.

Санта-Фе-де-ла-Лагуна – родина народа пурепеча, известного своей уникальной пирамидальной архитектурой и мозаикой из высоко ценящихся перьев птиц колибри. В 1525 году население ослабила эпидемия оспы, и их вождь, зная, что грозные ацтеки пали от рук испанцев, присягнул на верность Испании. В школах здесь учат двум языкам: пурепеча и испанскому.

Многие дары, которыми сегодня приветствуют мертвых, – музыку, благовония, цветы, еду – аборигены приносили еще до завоевания, в XVI веке. Один доминиканский монах времен конкисты написал, что местному народу понравились католические праздники Всех святых и Всех душ, потому что под них можно было замаскировать национальные праздники почитания умерших.

В последующие века эти обычаи, которые, «кроме прочего, наводили ужас на прославленную элиту, стремившуюся изгнать смерть из общественной жизни», попытались искоренить. В 1766 году Королевский кабинет по преступлениям запретил местному населению собираться на родовых кладбищах, жестоко отрезая их от умерших родных. Но традиции, как это часто бывает, нашли возможность сохраниться.

На одном из домов Санта-Фе-де-ла-Лагуна есть надпись. На языке пурепеча она означает: «Добро пожаловать, отец Корнелио». Алтарь Корнелио занимает целую комнату. Я положила свои бананы и апельсины сверху на растущую пирамидку, а хозяйки дома сразу же предложили нам широкие, дымящиеся чаши с позоле и кружки с атоле, горячим напитком из кукурузы, корицы и шоколада. Для семей этим вечером происходил не только прием подношений для их умерших; это был еще и обмен угощением с соседями.

Из угла за всем происходящим наблюдал сам отец Корнелио (в виде скульптуры в полный рост). Рукотворный Корнелио сидел на складном стуле, одетый в пончо, черные высокие сапоги и белую ковбойскую шляпу, надвинутую на лицо, как будто он решил вздремнуть после обеда.

В центре алтаря стояла фотография Корнелио в рамке: он носил ту же белую шляпу, что и скульптура. Позади фотографии висело деревянное распятие. С креста свешивались культовые калаверас, разноцветные сахарные черепа и… рогалики.

– Сара, это так принято – вешать рогалики на алтарь? – спросила я.

– Да, – ответила она. – Ты увидишь еще много рогаликов.

Когда мы посетили несколько домов, я спросила Сару, какой алтарь впечатлил ее больше всего.

– Лучшее время я провела не перед алтарями, а с детьми. – Она показала на трех– или четырехлетнего мальчика в кепке Супермена, топающего со своей чашей из тыквы. – Это горькая радость. Сейчас мой сын был бы такого же возраста.

Маленький Супермен робко протянул свою чашу для сладостей.