— Ники!

Великий князь вздрогнул оттого, что голос был ему так близок и знаком. Это слово, оказывается, произнесла Анастасия Николаевна — его супруга, пожелавшая разделить с ним трудности походной жизни. Она пришла к мужу для общей с ним молитвы, пройдя по салон-вагону мягко и беззвучно.

— Стана! — изумился великий князь, вставая, чтобы поцеловать жену в ее припудренную щеку.

Они стали на колени перед походным алтарем, и им обоюдно показалось, что мигает не святитель, а движется состав поезда. От мнимого движения поезда ему было приятно, он легонько прислонился к плечу озабоченной жены, дабы совместно ощутить это движение…

Поезд действительно пребывал в движении, но паровоз уносил не ставку с ее царственным составом вагонов, а сорок теплушек, куда был посажен второй батальон двести двадцать шестого пехотного Землянского полка в числе одной тысячи нижних чинов.

Поезд стремился к северной границе, но прошел он только от Калуги до Вязьмы, где и остановился в два часа ночи на двадцатое августа. Иван Бытин лежал на верхней полке; он думал о Калуге как о второй родине, но оказавшейся для него и его друзей холодной мачехой. Обиду Иван Бытин затаил в сердце, но мысли он направил в неведомую столицу немцев, где непременно ожидала его берлинская потаскуха. Он полагал, что берлинская потаскуха приглянется ему на время и однажды исчезнет навсегда, — таковы уж были изменчивы и мир, и мысли!

Он открыл окно и высунул голову в продолговатое отверстие: на путях стояли воинские эшелоны, силуэты пушек показывали жерла из-под брезентов, и легонько ржали тревожные кони. По рельсам бродили плотные артиллеристы, бренча шпорами и поблескивая медной оправой ножен.

Сквозь плотную ткань мрака просачивался рассвет, а влажный и густой воздух серебрил плоские крыши вагонов сочной росой. Параллельно эшелону пехотинцев, через одну линию, стоял артиллерийский состав, и нижние чины разных родов оружия, искони враждовавшие, вели мелкие перебранки на приличном расстоянии.

Иван Бытин заинтересовался поединком естества, происходившим между пехотинцем и артиллеристом: он, разумеется, стоял на стороне своего кровного рода оружия.

Артиллерист захлопнул двери под восторженные возгласы неспавших пехотинцев. Артиллерист только через некоторое время просунул кулак в люк и погрозил им в пространство.

Иван Бытин в ответ на это так искусно сквозь зубы сплюнул, что плевок его едва ли не перелетел через крышу вагона. Удовлетворившись поражением артиллериста, Иван Бытин крепко толкнул Павла Шатрова под бок.

— Вставай, друг, мы одержали победу на первом поединке, — сказал он.

Павел Шатров проснулся, но лично он чувствовал скорее поражение, чем победу: его сердце волновалось отсутствием калужской портнихи.

Иван Бытин, пораженный тем же, мог бы посочувствовать другу, но он являлся таким человеком, что беззаботной веселостью нрава быстро одолевал сердечную привязанность.

— Ты, друг, окстись и не вздыхай, — порекомендовал он Павлу Шатрову. — Война двигает человека, а от сокрушения ты будешь гнить на корню, без понятия и задора…

— Это верно, — согласился Павел Шатров. — Близ нашей сельской местности есть озеро, — оно недвижимо, отчего вода его позеленела и пропахла.

— Озеро — не резон, дурно пахнет все, что где-либо скопляется, — заметил Иван Бытин.

В вагоне спало все живое, но от этого вовсе не было тихо: что-то урчало в животах, и от непомерного храпа как будто лопались носоглотки. Воздух был густ, пахло кислотой, маслом и густым потом. Все дурные запахи являлись запахами войны, а исходили они от человеческого тела.

— В нашей сельской местности проживает старик, которого все любят за севастопольскую оборону, — вздохнувши, произнес Павел Шатров.

— А мой интерес, друг, лежит в Берлине. Война же — что твоя потаскуха: интерес к ней лежит, но полюбить ее нельзя.

— А я бы полюбил калужскую портниху, не будь в нашей сельской местности круглолицых девок, — признался Павел Шатров, но последующий вздох он все же удержал в собственной груди.

Война представляла для него какой-то интерес, ибо человека интересует все, что пока ему лично неведомо. Все, что страшит человека, есть таинственное, и, несмотря на страх, таинственное человек все же стремится разгадать.

— В завоевании Берлина я чую толк, а калужские полюбовницы нас пока что обманули! — сказал Иван Бытин и спустился с нар, пробудив Илью Лыкова. Иван Бытин открыл двери теплушки и вздохнул полной грудью: рассвет побеждал ночь, и голубая бездна ширилась над пространством мягко, но уверенно. Редкие гудки паровозов нарушали тишину, а лязги буферов разрывали на части молчаливую деловитость свежего утра. Где-то у состава слышались солдатские возгласы, и Иван Бытин недоумевал, что в чужих восклицаниях оказывалось и его собственное имя.

Он напрягал слух, солдатские шаги приближались: было явственно, что солдаты, переходя от вагона к вагону, разыскивали не только лично его, но и его друзей — Павла Шатрова и Илью Лыкова.

Иван Бытин немедленно отозвался и за себя, и за друзей, и тогда группа нижних чинов столпилась у дверей вагона. Нижние чины загадочно улыбались, подмигивали, предлагая им всем троим выйти из вагона.

В словах нижних чинов было что-то заманчивое, но они говорили так иносказательно, что трудно было догадаться, почему именно надо следовать за ними в самый конец воинского эшелона.

Было ясно, что нижние чины имеют желание преподнести им сюрприз, но ни Иван Бытин, ни его друзья не знали, чем они расположили к себе незнакомых им нижних чинов. Иван Бытин не столько обожал сюрпризы, сколько их опасался: однажды, на действительной военной службе, его спешно вызвали на казарменный двор, говоря, что к нему на свидание прибыл родной брат. Когда же Иван Бытин вышел, то ему представили в качестве брата батальонного осла, пасшегося на широком казарменном дворе.

Но сомнение Ивана Бытина победил прибывший дежурный унтер-офицер: последний подтверждал, что рядовых седьмой роты — Ивана Бытина, Павла Шатрова и Илью Лыкова — действительно нечто ожидает, а что это нечто интересное, можно было приметить по внешнему виду унтер-офицера: он прихорашивал усы, а глаза его искрились.

Иван Бытин выпрыгнул из вагона, а за ним, в порядке очередности, последовали и Павел Шатров, и Илья Лыков. Они, сопровождаемые нижними чинами, торопились, а их сердца трепетали от чего-то непредвиденного. Нижние чины, сопровождавшие их, забегали вперед, и под громкий смех все движение приостановилось у вагона-платформы, нагруженной повозками и походными кухнями.

Повозки были накрыты брезентом, но на поверхности брезента ничего достопримечательного они не приметили. Тогда дежурный унтер-офицер вскарабкался на платформу и отстегнул полы брезента, прикрывавшего повозки.

Илья Лыков обомлел и без посторонней помощи, одним прыжком, одолел барьер. У Ивана Бытина